Софья Толстая - Мой муж Лев Толстой

Всякий раз, как он задохнется, и у меня спазма в груди. Да, моя половина страдает, как же мне не болеть!

Переход каждого любимого существа в вечность просветляет души тех, кто с любовью их провожает. Помоги, Господи, душе моей до конца жизни остаться на той высоте и просветлении, которые я все больше и больше испытываю эти дни! Сейчас он заснул. Меня сменили Лиза Оболенская (его племянница) и Маша дочь. Всю ночь до четырех часов я сидела при нем и служила ему.

Вчера с утра было настолько хорошо, что часу в первом Л.Н. послал за дочерью Машей и продиктовал ей приблизительно такие слова в свою записную книжечку: «Старческая мудрость, как бриллианты-караты, чем дальше, тем дороже, и их надо раздавать».

Потом он спросил свою статью о свободе совести и стал диктовать в разных местах поправки.

Днем температура была нормальная, он был бодр, спокоен, и мы все ожили. С вечера я водворилась на свое ночное дежурство и просидела до четырех часов, следя за дыханием, и все было хорошо.

Вечером вчера приехал Лева, мне всегда жалкий и приятный. Сегодня вечером приехал и жизнерадостный Миша.

Сегодня утро я пошла поспать, а когда вернулась, узнала к ужасу моему, что температура опять 37 и 6. Так сердце и упало. Говорят доктора, что идет рассасывание в легких, что не опасно и сердце пока удовлетворительно.

Верить ли? Так хочется хоть обмануться, сил нет страдать.

Спросил сегодня, что с почты; еще попросил сначала иллюстрированную какую-нибудь газету, а потом «Новое Время» и «Русские Ведомости». Последних двух ему не дали, боясь утомления.

Часам к трем начал задыхаться и метался; потом заснул. Дают то каждые четыре часа, то через два часа дигиталис. Поят кофеем с молоком, молоко с Эмсом, яйцо, вино с Эмсом, шампанским запивает дигиталис.

Сейчас восьмой час вечера, он спокойно спит.

Когда ему переменять положение, он охотнее всего зовет Андрюшу, ест охотнее всего из рук Маши. Мои страдания о нем невольно сообщаются ему, и он меня часто ласкает, бережет мои силы и принимает от меня только легкие или интимные услуги.

Ночь до четырех часов провел тяжелую. Метался, задыхался, звал два раза Сережу и просил посадить его. Ставили ночью клизму, я грела на спирту воду, выносила за ним, и ему это тяжело – давать столько работы мне и другим, особенно нечистой. После клизмы я два раза терла ему левый бок и заложила ватой, после чего он заснул.

Вчера говорил Тане: «Что же это рассказывали про Адама Васильевича (графа Олсуфьева), что он легко умер, совсем не легко умирать, очень трудно; трудно сбросить с себя эту привычную оболочку», – прибавил он, показывая на свое исхудавшее тело.

Сегодня Левочке получше: он призывал Дунаева и Мишу; вообще он радуется каждому приезду. Сегодня приехала и Соня, жена Ильи. Всех много, шумно, а процесс умирания великого человека, любимого мной мужа, идет своим путем, я не верю в полное выздоровление и едва верю в временную отсрочку…

Диктовал опять и в записную книгу и в статьи начатые. Лежит спокойный, серьезный. Продиктовал длинную телеграмму брату Сергею.

Ночь провел ужасную. До семи часов утра не спал, болел живот, задыхался. Ставила я ему три раза клизмы, растирала живот несколько раз, ничто не помогало. Раз только под моей рукой уснул минут десять, и как терла, так и замерла, стоя на коленях, с рукой на левом его боку, думала, поспит, но он тотчас же задохнулся и проснулся. В пять часов утра я ушла. Меня заменила Лиза и Сережа сын. В семь часов разбудили доктора Щуровского, и он впрыснул морфий. Елпатьевский, доктор тоже дежурил, но был так уставши, что все спал. День провел довольно спокойно. К левому боку Щуровский поставил еще мушку.

Диктовал Маше в записную книгу.

Вчера вечером приехали еще Соня, жена Ильи, дядя Костя старенький, Варя Нагорнова. Лев Николаевич каждому посетителю, по-видимому, рад.

Ночь вчера началась опять тревожно. Когда я его поднимала с Буланже и много раз служила ему, он мне сказал: «Я тебя замучил, душенька».

В три часа ночи впрыснули маленькую долю морфия (шестое деление), и через десять минут Л.Н. заснул и спал хорошо до утра. Сегодня в первый раз температура вместо 36 и 9 стала 35 и 9. Ел охотно тапиоку на молоке и яйцо и за обедом ждет с удовольствием воздушного пирога, разрешенного доктором.

Диктовал Маше поправки в статье «О свободе совести».

Вчера сняли группу со всех моих детей со мной. На память тяжелого, но содержательного и важного времени.

Вчера к ночи опять ужас овладел моим сердцем. Температура поднялась до 37 и 8. Ночь тяжкая, в три часа ночи опять морфий впрыснули, но тоска и бессонница продолжались. До пятого часа я была с ним вдвоем, приходили два раза Сережа и доктор Альтшулер.

Когда я поднимала Левочку и служила ему, не присаживаясь ни на минуту, он жал и гладил нежно мои руки и говорил: «благодарствуй, душенька», или: «я тебя измучил, Соня». И я целовала его в лоб и руки и говорила, что мне большое счастье ходить за ним, лишь бы как-нибудь облегчать его страдания.

Было стеснение в груди, тяжелое дыхание; он все пил воду с вином и шампанское.

Сегодня утром все жар 37 и 4 или 37 и 2. Но диктовал все более и более слабым голосом поправки статьи. Интересуется содержанием писем, которые мы ему вкратце рассказываем.

Сегодня в «Русских Ведомостях», наконец, напечатано о болезни Льва Николаевича.

Вчера утром уехал Лева в Петербург.

Сейчас Л.Н. поел немного супу, яйцо и воздушный пирог. Спросил Соню: «А где вы в прошлом году мать схоронили?» – «Мы ее свезли, по воле брата, в Паники». – «Как бестолково, – сказал Л.Н., – зачем возить мертвое тело».

Прошлую ночь впрыснули морфий, провел довольно спокойно. Утром был Л.Н. бодрее, чем все дни, температура 36 и 7, к вечеру опять поднялось до 37 и 7.

Щуровский уехал в Петербург. Сегодня же уехали Илья и Миша. Прощаясь с ними, он сказал, что, может быть, умрет, что последние двадцать пять лет он жил тою верою, с которой и умрет. «Пусть близкие мои меня спросят, когда я совсем буду умирать, хороша ли, справедлива ли была моя вера: если и при последних минутах она мне помогла, я кивну головой в знак согласия».

Илюша плакал, когда простился. Два раза сегодня Левочка призывал меня, раз спросил: «Что ты такая смирная, ты лежишь?» А я сидела и мне было грустно, одиноко на душе, и он меня почувствовал.

Положение все то же. Ночь под морфием, впрыснули восьмое деление. С утра 36 и 7, к шести часам вечера – 37 и 4. Спокойное состояние, молчаливое; пьет шампанское, молоко с Эмс, ест все тот же овсяный пюре-суп, яйца, кашки. Положили сегодня согревающий компресс. Сижу усталая, застывшая; все переболело сердцем, все передумала, многое перечувствовала – и вдруг вся приникла в ожидании.