Альберт Шпеер - Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945

Многие шутки тщательно планировались, связывались с текущими событиями, и Гитлер кроме развлечения получал полную информацию о внутрипартийной жизни. И в этом Геббельс был искуснее других, а явное одобрение Гитлера побуждало его к самосовершенствованию.

Старый член партии Ойген Хадамовски давно занимал ключевой пост руководителя радиовещания рейха, но теперь жаждал руководить всей имперской системой радиосвязи. Министр пропаганды, имевший своего кандидата на эту должность, боялся, что Гитлер поддержит Хадамовски, ловко организовавшего радиопередачи о предвыборной кампании 1933 года. По поручению Геббельса статс-секретарь министерства пропаганды Ханке послал за Хадамовски и официально сообщил, будто Гитлер только что назначил его рейхсинтендантом (генеральным директором) радио. За обедом Гитлеру рассказали о дикой радости, обуявшей Хадамовски, намеренно сгустив краски, так что Гитлер воспринял все происшедшее как отличную шутку. На следующий день Геббельс приказал напечатать несколько экземпляров одной газеты с сообщением о фальшивом назначении и нелепыми похвалами в адрес якобы вновь назначенного. Статью он пересказал Гитлеру и красочно расписал восторг Хадамовски, читавшего все эти восхваления. И Гитлер, и все присутствовавшие за обедом корчились от смеха. В тот же день Ханке попросил вновь назначенного рейхсинтенданта произнести речь в неподключенный микрофон, что послужило новым поводом для застольного веселья в рейхсканцелярии. Теперь Геббельс мог не беспокоиться о судьбе лакомой должности, Хадамовски она точно не досталась бы. Это была дьявольская игра: высмеиваемый не имел ни малейшей возможности защищаться и, вероятно, так и не понял, что этот розыгрыш был тщательно спланирован ради его дискредитации в глазах Гитлера. При этом никогда невозможно было понять, описывает ли Геббельс реальные события или дает волю своему богатому воображению.

С одной стороны, Гитлера можно было считать жертвой этих интриг. Насколько я видел, Гитлер в подобных делах не мог тягаться с Геббельсом: он был более прямым по натуре и не понимал хитростей такого рода. С другой стороны, напрашивался вопрос, почему Гитлер поддерживал и даже провоцировал грязную игру. Одно слово неодобрения – и ничего подобного впредь не произошло бы.

Я часто спрашивал себя, поддавался ли Гитлер чужому влиянию. Безусловно, те, кто хорошо его знал, могли склонить его к определенному решению. Гитлер был недоверчив, но в более грубом смысле, в более ясных ситуациях. Однако он не распознавал хитрых шахматных ходов и искусных манипуляций, методического обмана. Истинными мастерами в этой тонкой игре были Геринг, Геббельс, Борман и – с некоторыми оговорками – Гиммлер. Поскольку в важных вопросах ни честность, ни откровенность не могли заставить Гитлера изменить мнение, эти хитрецы сосредотачивали в своих руках все больше власти.

Я закончу описание обедов в рейхсканцелярии рассказом еще об одной столь же коварной шутке. На этот раз мишенью был начальник отдела иностранной прессы Путци Ханфштенгль, чьи тесные личные связи с Гитлером всегда тревожили Геббельса. Геббельс стал клеветать на Ханфштенгля, представляя его хапугой, человеком сомнительной честности. Однажды он принес пластинку с записью какой-то английской песни и попытался доказать, что мелодию популярного марша Ханфштенгль не сочинил, а украл.

Ханфштенгль оказался под подозрением еще во времена гражданской войны в Испании, когда Геббельс за обедом заявил, что начальник отдела иностранной прессы отпускал недопустимые замечания о боевом духе сражавшихся в Испании немецких солдат. Гитлер пришел в ярость и заявил, что этому трусу, не имеющему никакого права судить о храбрости других, следует преподать урок. Через несколько дней Ханфштенглю сообщили, что он должен лететь на самолете с поручением, и передали запечатанный конверт с приказом Гитлера, который можно вскрыть только после взлета. Оказавшись в воздухе, Ханфштенгль с ужасом прочитал, что его сбросят над «красной» территорией Испании, где он будет работать тайным агентом Франко. Геббельс рассказал Гитлеру мельчайшие детали: как Ханфштенгль молил пилота повернуть назад; как настаивал на том, что все это недоразумение. Однако самолет часами кружил в облаках над немецкой территорией. Несчастному пассажиру сообщали фальшивые координаты, и он свято верил, что приближается к Испании. В конце концов пилот объявил о вынужденной посадке и благополучно посадил самолет в Лейпцигском аэропорту. Только тогда Ханфштенгль понял, что стал жертвой злой шутки, уверился в покушении на свою жизнь и вскоре бесследно исчез.

Все вышеизложенное вызвало бурное веселье за обедом, тем более что в этом случае Гитлер планировал шутку наравне с Геббельсом. Однако, когда через несколько дней просочились слухи, будто исчезнувший шеф печати нашел убежище в клинике для душевнобольных за границей, Гитлер испугался, что Ханфштенгль начнет сотрудничать с иностранной прессой и попробует заработать на знании секретов Третьего рейха. Но, несмотря на репутацию стяжателя, ничего подобного Ханфштенгль делать не стал.

Я тоже потворствовал склонности Гитлера находить удовольствие в разрушении репутации и самоуважения даже его ближайших помощников и преданных соратников еще времен борьбы за власть. Но хотя я все еще был им очарован, уже относился к нему не так, как в первые годы нашего сотрудничества. Несмотря на ежедневное общение, я стал смотреть на него как бы со стороны и иногда даже бывал способен на трезвые оценки.

Я все больше сосредотачивался на архитектуре. Возможность служить Гитлеру всем своим умением и воплощать его архитектурные замыслы по-прежнему разжигала мой энтузиазм. К тому же чем значительнее и грандиознее становились строительные заказы, тем больше уважали меня другие. Тогда мне казалось, что я встал на путь, который приведет меня в ряды величайших архитекторов всех времен и народов. Я полагал, что не просто пользуюсь благосклонностью Гитлера, а честно расплачиваюсь за нее. Более того, Гитлер обращался со мной как с коллегой и часто давал понять, что в области архитектуры я намного превосхожу его.

Регулярные обеды у Гитлера означали огромную потерю времени, ибо иногда мы засиживались за столом до половины пятого. Естественно, мало кто мог позволить себе попусту растрачивать столько времени каждый день. И я посещал застолья не чаще одного-двух раз в неделю, так как иначе пришлось бы совершенно забросить работу.

Однако посещение обедов у Гитлера было очень престижно, а большинство гостей считали необходимым быть в курсе мнения фюрера по насущным проблемам. Эти сборища были полезны и для самого Гитлера: он мог как бы между прочим оповестить о новом политическом курсе или лозунге. Правда, Гитлер считал неуместным распространяться о собственной работе, например об итогах важного совещания. Если же он все-таки упоминал о чем– то важном, то обычно для того, чтобы покритиковать собеседника.