Моя жизнь - Айседора Дункан
Эллен Терри, мой самый совершенный идеал женщины! Эллен Терри!..
– Вы непременно должны поехать к нам домой и поужинать с нами, – предложила моя ничего не подозревающая мать. – Раз вы так заинтересовались искусством Айседоры, вы должны прийти к нам и поужинать с нами.
И Крэг отправился с нами ужинать.
Он был страшно взволнован. Он хотел объяснить нам свои идеи по поводу искусства, свои честолюбивые мечты…
Меня все это очень заинтересовало.
Но моя мать и все остальные под различными предлогами один за другим уходили, отправляясь спать, и, наконец, мы остались наедине. Крэг продолжал говорить об искусстве театра, сопровождая рассказ жестами.
Внезапно в середине разговора он сказал:
– Но что вы здесь делаете? Вы, великая актриса, живете с этой семьей? Но это же абсурдно! Именно я видел и придумал вас. Вы часть моих декораций.
Крэг был высоким, стройным и очень похожим на свою удивительную мать, но обладал еще более тонкими чертами лица. Несмотря на высокий рост, в нем было что-то женственное, особенно в его рте, чувственном и тонкогубом. Золотистые кудри с его детских портретов – золотоволосый малыш Эллен Терри, столь знакомый лондонской публике, – теперь немного потемнели. Его глаза, очень близорукие, светились стальным светом за стеклами очков. Он производил впечатление утонченности и женственной слабости. Только его руки с похожими на обезьяньи большими квадратными пальцами и слишком широкими ногтями свидетельствовали о силе. Он часто, смеясь, говорил о них как об орудиях убийства: «Вполне подойдут, чтобы задушить тебя, дорогуша!»
Я, словно загипнотизированная, позволила ему надеть накидку поверх моей короткой белой туники. Он взял меня за руку, и мы сбежали по ступеням на улицу. Он окликнул такси и сказал на своем превосходном немецком:
– Meine Frau und mich, wir wollen nach Potsdam gehen[91].
Несколько водителей такси отказалось взять нас, но, наконец, мы нашли одного, который согласился, и отправились в Потсдам. Мы прибыли туда на заре, остановились в маленьком, только что открывшемся отеле и выпили кофе. Затем, когда солнце поднялось уже достаточно высоко, отправились обратно в Берлин.
Мы приехали в Берлин около девяти часов и подумали: «Что же нам теперь делать?» Вернуться к моей матери мы не могли и пошли к приятельнице по имени Элси де Брюгер. Она была «богемкой». Элси де Брюгер приняла нас с большой симпатией и накормила завтраком: яичницей-болтуньей и кофе. Она уложила меня спать в своей спальне. Я заснула и проспала до вечера.
Потом Крэг отвез меня в свою студию, находившуюся на верхнем этаже высокого здания в Берлине. Там был черный вощеный пол, усыпанный искусственными розовыми лепестками.
Передо мной стоял блестящий, юный, прекрасный гений, и, воспламененная внезапной любовью, я с готовностью бросилась в его объятия, и вся сила моего темперамента, казалось спавшего в течение двух лет, устремилась наружу. Здесь я нашла ответный темперамент, равный моему. В нем я нашла плоть моей плоти, кровь моей крови. Часто он восклицал: «Ты моя сестра!» И я ощущала, что в нашей любви было какое-то преступное кровосмешение.
Не знаю, как другие женщины вспоминают своих возлюбленных. Думаю, будет правильно остановиться на голове мужчины, его плечах, руках и т. д., а затем описать его одежду, но я всегда вижу его таким, каким он предстал передо мной в ту первую ночь в студии, когда его белое, гибкое, светящееся тело, возникшее из кокона одежд, засияло перед моими ослепленными глазами во всем своем великолепии.
Так, наверное, выглядели высокий, стройный, белокожий Эндимион, впервые представший перед сияющим взором Дианы, Гиацинт, Нарцисс и блистательный храбрый Персей. Он явился передо мной скорее ангелом Блейка, чем простым смертным юношей. Едва мои глаза успели насладиться его красотой, как он привлек меня к себе, тела наши переплелись, растворяясь друг в друге. Словно пламя встречало пламя, мы горели в одном ярком огне. Наконец-то я встретила свою пару, свою любовь, самое себя, ибо мы были не вдвоем, но одно целое, то изумительное существо, о котором Платон говорил в своем «Федре», – две половины одной души.
Это не было любовью молодого человека к девушке, но встречей родственных душ. Свет, покрывающий плоть, был настолько преобразован экстазом, что земная страсть превратилась в небесное объятие белого жгучего пламени.
Бывает радость настолько полная, настолько совершенная, что человек не может пережить ее. Ах, почему моя пылающая душа не нашла выхода той ночью и не улетела, подобно ангелу Блейка, сквозь окутывающие землю облака в иные сферы?
Его любовь была молодой, свежей и сильной, он не был ни наглецом, ни сластолюбцем. Он предпочитал оторваться от возлюбленной, прежде чем наступит пресыщение, и претворить огненную энергию своей юности в магию искусства.
В его студии не было ни дивана, ни кресла, ни обеда. В ту ночь мы спали на полу. У него не было ни гроша, а я не смела пойти домой за деньгами. Я прожила там две недели. Когда мы хотели есть, он заказывал обед в кредит, и я пряталась на балконе, когда его приносили, затем возвращалась, и мы его делили.
Моя бедная мама обошла все полицейские участки и все посольства, утверждая, будто какой-то подлый соблазнитель бежал с ее дочерью, а мой импресарио обезумел от беспокойства при моем внезапном исчезновении. Концерты отменяли, и никто не знал, что произошло. Однако в газетах предусмотрительно опубликовали объявление, будто мисс Айседора Дункан серьезно заболела воспалением миндалин.
Через две недели мы вернулись в дом моей матери; по правде говоря, несмотря на свою безумную страсть, я немного устала спать на жестком полу и не есть ничего, кроме того, что Крэг добывал в гастрономическом магазине, или когда мы предпринимали вылазки после наступления темноты.
Завидев Крэга, мать воскликнула:
– Подлый соблазнитель,
