Василий Катанян - Лиля Брик. Жизнь
ЛЮ с Николаем Черкасовым, загримированным под Маяковского для спектакля «Они знали Маяковского». Ленинград, 1955 год
Слева направо: Надя Ходасевич-Леже, ЛЮ, В. А. Катанян. На открытии музея Леже в Париже, 1959 год
Незаконченный портрет ЛЮ и Маяковского Фернана Леже, 1955 год
1966 год
В Париже на выставке «20лет работы Маяковского», 1975 год
Балет Ролана Пети «Зажгите звезды» (1972 год), посвященный ЛЮ и Маяковскому
В Париже с Франсуа-Мари Банье, 1975 год
© Фото В. Плотникова1975 год
© Фото В. Плотникова
1975 год
Поле под Звенигородом, где рассеян прах ЛЮ
Я всегда вспоминал ее слова, когда видел его царевича Алексея или генерала Хлудова в «Беге», которого он играл потрясающе.
Когда Черкасов приезжал в Москву, ЛЮ всегда звала его с Ниной Николаевной, его женой, обедать и ужинать. Он буквально объедался горчицей, которую ЛЮ собственноручно готовила в его честь. Накануне его приезда она начинала в большой миске растирать горчицу с медом и оливковым маслом — гигантскую порцию. Что оставалось, давали ему в банке с собой в Ленинград.
Мне Черкасов нравился — он был веселый, общительный, добрый. Рассказывал много историй с матерщиной, это было никак не похабно, а остроумно. Помню сценку на узбекском базаре или охотника с больным животом. Очень смешно он показывал театрального критика, которому дали билет не во второй ряд, а в двадцатый… Эту пантомиму очень любил смотреть Сергей Эйзенштейн. Когда он привез к нам на занятия Черкасова, то велел ему показать «Критика» и, заливаясь смехом, попросил повторить.
Нина была умная женщина, которую Черкасов любил и с мнением которой очень считался. Артистка она была небольшая, но все отлично понимала. Лиля Юрьевна как- то много говорила с ней об Эйзенштейне, Нина читала ей куски из своих воспоминаний. Она редко смеялась, но была остроумной. Для какого-то сборника Нине предложили написать воспоминания о Шостаковиче. Валентина Георгиевна Козинцева ей заметила, что это не совсем этично: Нина играла в подоночной пьесе жену Шостаковича, а пьеса была антишостаковичская. «Ну, я ее и играла плохо», — нашлась Нина.
После смерти Черкасова она продолжала дружить с Лилей Юрьевной и моим отцом. Каждый раз, как я ехал в Ленинград, я отвозил ей от ЛЮ то конфеты, то духи, то красивую косынку. Нина иногда звонила или писала открытки, но прежнего общения, как раньше, уже не было, поскольку не было Николая Константиновича. Я был удивлен, что Нина никак не отреагировала на смерть моего отца, но потом узнал, что она впала в глубокую депрессию и летом 1980 года окончила свои дни в психиатрической больнице.
Леонид Утесов, О. Л. Книппер-Чехова
Из календаря от 14 июля 1951 года: «Когда возвращалась из лавки, встретилась с Леонидом Утесовым».
Дело было на Николиной горе, дачном поселке, где Лиля Юрьевна снимала дачу в пятидесятых годах. Леонид Утесов приехал к кому-то в гости и, гуляя с хозяевами после обеда, встретил Лилю Юрьевну. С ним был его зять Альберт Гинделыптейн. Оба они буквально бросились на нее, словно не видели ее сто лет, что, вероятно, так и было. Долго восклицали, а потом решили, что увяжутся за ней, а хозяева пойдут готовить ужин. «И повкуснее!» — крикнул им вслед Утесов.
Альберт говорил ЛЮ, как давно он ее любит, но Леонид Осипович заметил, что все же в два раза меньше, чем он, ибо Альберт в два раза моложе его.
Я же еще увивался вокруг вас в Одессе в двадцатых годах. Помните?
Не помню, ибо никогда не была в Одессе.
Были! Были! Вы же приезжали туда с этим — как его? — у вас с ним был роман, и останавливались вы в «Лондонской». Об этом говорил весь город!
Да, действительно. И «Лондонскую» помню, и пляж, и как у вас сидели до утра, тоже вспомнила, а вот поклонника не помню.
Все засмеялись. Мы шли мимо дач, Утесов много шутил и было весело. Подошли к дому ЛЮ (она снимала дачу у Гольдиной-Семашко), и она пригласила всех зайти поесть ягод. За столом на террасе ЛЮ сказала, что Кирсанов подарил ей пластинку с песней Утесова на слова Семы (так они его звали) — «Есть город, который я вижу во сне».
Я прослушала ее три раза, так она мне понравилась.
Спасибо. Но больше этот босяк ничего для меня не пишет, сколько я его ни прошу. А когда он только приехал в Москву, то все время торчал у меня — ведь мы одесситы. Его папа написал мне, чтобы я не дал сбиться с пути его чаду. Сын добропорядочного портного — и вдруг эта московская богема…
Ну, он попал в хорошие руки, за ним смотрели и вы, и Маяковский.
А что вы думаете? Конечно, ему повезло.
Вы должны помнить, как Сема картавил, когда приехал в Москву, и его чудовищный акцент. Но он все время рвался читать стихи на эстраде. Володя сказал ему, что он должен любой ценой избавиться от этих недостатков, ибо его пафос неумолимо превращается в гротеск. Я отвела его к моему дальнему родственнику, логопеду, который лечил от заикания, и попросила его наладить Семину речь. И он стал давать ему уроки дикции.
А вышло как в анекдоте с попом и евреем?
Вовсе нет. Сема перестал картавить, акцент исчез, и он стал выступать публично. Правда, читал он похоже на Есенина, невольно ему подражая, но это было заметно тогда, когда есенинское чтение было у всех на слуху. Сегодня этого никто не помнит, да это уже и не играет роли. Тем более, что он давно читает по-другому. Он поэт талантливый, а некоторые его стихи я считаю блестящими. Его жену Клаву вы помните?
Смутно.
Я-то ее помню хорошо. Она была из деревни, но очень быстро цивилизовалась, заразилась Семиным снобизмом, была умница, симпатичная, очень хорошенькая и даже элегантная. Страстно хотела ребенка и умерла от родов. А Вова, их сын, вырос толковым парнем, занимается наукой. Доктор наук.
Вскоре пришла девочка и пролепетала, что дедушка велел идти ужинать, в том числе и всем нам. Мы не пошли, а Утесов с Лилей Юрьевной прощались так, будто они опять не увидятся в ближайшие сто лет. Что, в сущности, и произошло.
Там же, на Николиной горе, Лиля Юрьевна очень весело общалась со всеми Михалковыми, они жили напротив, и Сергей Владимирович заходил к ним чуть не каждый день, он был замечательный рассказчик. По вечерам часто пили чай с Капицами. К Асеевым ходили редко. Однажды О. Л. Книппер-Чехова пригласила Лилю Юрьевну на пятичасовой чай. Она уже почти ничего не видела, но была красиво причесана, с маникюром, в стеганой китайской пестрой куртке. Пили чай из самовара, ЛЮ принесла трюфели. Книппер ругала нынешний МХАТ, говорила, что он изжил себя, что театры умирают, как люди.
