Варлен Стронгин - Любовь Полищук. Безумство храброй

Глава одиннадцатая

Прощай, Люба!

О болезни Любы не знали даже знакомые и друзья, ведали только те, кто близко общались с нею. Главный чиновник в театрально-концертных кругах был всецело занят постановкой теле-шоу «Жизнь прекрасна».

Я, давно бросивший концертную деятельность и полностью ушедший в литературу, встречался с Любой только осенью, в Коктебеле. Выглядела она хорошо. Стройная, загорелая, красивая. Только в глазах уже реже сверкали огоньки. Я не придавал этому значения. Каждая встреча с нею была мне приятной, и мы обычно, поболтав о том о сем, расходились по сторонам, кому куда было нужно. А вот последняя наша встреча состоялась в Москве для меня совершенно неожиданно и в непривычных обстоятельствах. Исчезли государственные политическо-партийные издательства, а новые, стараясь заработать, стали издавать неплохие книги. За четыре года у меня вышло шесть книг. Полагающиеся мне бесплатные экземпляры я реализовывал у Театра киноактера за час до начала спектакля. Стою у небольшого прилавка, жду покупателей, и вдруг вижу – по Поварской улице, со стороны Площади Восстания, медленно идет Люба Полищук с небольшой сумкой в руках. У нее сегодня в театре спектакль «Искушение» с участием Щербакова и Безрукова. Как обычно, на этот спектакль переаншлаг. Артисты заходят через служебный вход, с обратной стороны театра, а Люба идет через центральный вход, вместе со зрителями. То ли это случайно получилось, то ли она прослышала, что здесь увидит меня. Не спеша подходит ко мне. Здоровается. Биополе вокруг меня сразу наполняется добротой. Я это чувствую. На душе радостно, и на лицах покупателей царит благодушие. Покупателей покидает нервозность. Они не узнали Полищук. Полы шляпы и очки скрывают ее лицо, но дивное терапевтическое воздействие этой женщины, устраняющее у людей раздражение, несомненно. Рассматривает мои книги и бегло прочитывает их названия. Чувствую, что не для этого подошла, но намеренно. Видимо, подумала, что если писатель сам продает свои книги, то дела у него идут неважно. И была недалека от истины. Гонорар за книги был полунищенский. И тут Люба склоняется ко мне и говорит так тихо, чтобы не слышали окружающие:

– Теперь я тебе помочь могу (подчеркивая слово «теперь»).

Я ничего не понимаю, кроме того, что она хочет помочь мне финансово. Бурно отказываюсь.

– Что ты, Любочка! Не надо! – беру с прилавка книгу «Любовь Михаила Булгакова», где нафантазировал пляжную встречу в Туапсе студентки Любы Полищук с первой женой писателя Татьяной Николаевной Лаппой. Люба несколько смущена, но книгу берет. Просматривает дарственную надпись. Кладет книгу в сумку, но не отходит. Наверное, цель ее прихода была другая. Бегут минута, вторая, третья… Люба видит, что я занят с покупателями, и медленно поднимается по лестнице в театр. Мы оборачиваемся почти одновременно и приветливо машем друг другу руками. Очки скрывают ее глаза, но стекла очков непроницаемо темны, словно скрывают, что за ними поселилась неимоверная грусть.

Покупатели отошли, я тут же расшифровал слово Любы «теперь». И был ошеломлен – прошло свыше тридцати лет, а она помнила о том, как я выручил ее, пригласив на гастроли в Новосибирск и, видимо, главное – отпустил навестить родителей в Омск. И вот теперь, достаточно зарабатывая, она решила помочь мне. Мало сказать, что я был обрадован фактом случившегося, я был буквально счастлив, что нашелся человек, который помнил доброту и не забыл о ней. И через тридцать лет хочет ответно отблагодарить меня. В этот вечер я почувствовал редкую легкость на душе, которая бывала у меня только при, увы, быстро ушедшей любви, которую по своей глупости и противодействию родственников погубил я сам.

Если бы я знал, что уже тогда Люба чувствовала неизлечимое недомогание, то я бы все свои чувства к этой необыкновенной женщине излил на чистых листах книги. Написал бы о том, что совместная работа с нею была самой лучшей в моей жизни, и работа, и общение, а до и после нее я брал в свои концерты многих известных артистов, в том числе и Клару Новикову, которая, лепеча свои псевдогрустно-веселые монологи, мало помогала моему концерту, а Михаил Генин – автор смешных фраз, которые он называл афоризмами, распираемый завистью, часто просто вредил мне, стараясь уменьшить успех. Люба Полищук – единственная актриса, участвуя в моем концерте, никогда не выпячивала себя, скромно стоя в метре позади меня на последнем поклоне.

– Люба, иди ко мне! – однажды позвал я ее к себе и протянул руку, но она сказала:

– Это твой концерт и твои аплодисменты.

И не тронулась с места, источая улыбки зрителям, и никто даже не заметил наш краткий диалог. По сути, будучи звездой нашей сцены, она никогда не требовала для себя особых условий в гостиницах, жила в обычном одноместном номере, а при задержке самолета, не раздумывая, улеглась на обычную лавку, подложив под голову капюшон дубленки. Зато на сцене – она была истинная королева: высоко, но, не задирая от гордости подбородок, смотрела в глаза зрителей, была умопомрачительно красива в элегантном, без особых ухищрений темном облегающем платье. И свои десять минут царила на сцене и грустная, и смешная, делясь со зрителями фрагментами из своей жизни, исполняя монологи так искренне и искусно, что зрители даже не могли подумать, что рассказанное ею, написано кем-то другим. Она не играла жизнь, а жила на сцене. Это шло от доброты ее души, сопереживания нелегкой жизни людей и великого мастерства перевоплощения, большей частью – накопленного на репетициях в театре и дома. Природа наделила Любу талантом без осторожностей, и поэтому она позволяла себе быть смелее и вольнее на сцене, чем другие мастера, и этой своеобразной свободой поведения она отличалась от них, и это ценил зритель.

Власти культуры, и не только, не любили Любу, зная от стукачей ее резкие высказывания в их адрес, но терпели, так как она не участвовала ни в каких политических акциях, вроде Марша недовольных, митингов на Пушкинской и встречей с Кондализой Райс, когда она приезжала в Россию. Помнили, что Люба в пылкой форме отказалась вступить в парию: «Я хочу быть свободной!» Поэтому с трудом решились пустить ее вместе с театром на гастроли в Израиль. Ведь пригласили туда театр именно с актрисой Любовью Полищук. А там случилось непредвиденное нашими властями. Гости Израиля – евреи из Германии, были восхищены ее игрой и через свою немецкую театральную концертную организацию пригласили ее к себе. Люба Полищук с блеском отыграла спектакль на оперной сцене в Бонне. У выхода из здания оперы ее ждали сотни поклонников. Каждый стремился пожать ей руку, сказать слова благодарности. Для многих она стала театральным открытием, и на следующий день, когда автобус с нею направился в Лихтенштейн, вслед за ним устремилась кавалькада машин с русскими эмигрантами, не сумевшими ее услышать в Бонне. Можно утверждать наверняка, что если бы она эмигрировала из России, то стала бы за границей звездой мирового значения. Во времена знакомства с Любой я узнал отличного виолончелиста Давида Герингаса, выигравшего тогда первый приз на международном конкурсе Чайковского в Москве. У него за целый год состоялся в Москве всего один открытый концерт – в зале Гнесинского института, куда он и пригласил меня, после чего я написал напечатанный в журнале «Юность» рассказ «Спасибо Федькиной жене» – об удивительном и благородном влиянии классической музыки на чувства и сознание простого рабочего человека, случайно попавшего на концерт. Пожалуй, это было своеобразной, но единственной рецензией на творчество ныне широко известного во всем мире музыканта и профессора консерваторий, приезд которого в Россию всегда желателен и оценивается очень высоко (цена одного билета в Большой зал консерватории – десять тысяч рублей). На фоне его жизни, судеб Барышникова, Хворостовского, Нетребко жизнь Любы Полищук выглядит весьма бедной. Ее творческий потенциал использован не более чем на десять процентов. С ее участием снят лишь один фильм мирового значения. Ее не ценили. Не берегли. Не говоря уже о том, что пятнадцать лет назад наверняка могли бы применить меры, спасшие ее жизнь. Для нее писали бы пьесы и сценарии, ее творчество стало бы достоянием мира, гражданкой которого она, по сути, и являлась.