Виктор Кожемяко - Виктор Розов. Свидетель века

– Я считаю, что могут. Пусть будет и церковь! У меня это не вызывает никакого раздражения, хотя и большого энтузиазма тоже, потому что я с Богом один на один. Ритуальность не в моем духе. Я, наверное, фаталист. Верю в судьбу. Я – человек судьбы…

К сожалению, пока человечество на Земле устроено очень дробно, недружно. Войны на Ближнем Востоке, на Кавказе…

– Получается, что Бог здесь не в помощь. Зато об этом пекутся «миротворцы» из НАТО, расширяясь до российских границ.

– Я плохо отношусь к НАТО и боюсь, чтобы они не навязали нам войну. А если начнется война, тут полетят пух и перья от всех. Американцы ведь – народ очень трусливый. Живут они все более-менее в достатке, им есть что терять. А нам, как говорится, терять нечего. Вот чего они и боятся. Может быть, этот страх их и держит. Единственно, что они могут, – так это спровоцировать, натравить на нас другие страны. Чьи-нибудь нервы не выдержат и лопнут. Существует опасность современного оружия, а через пять-десять лет будет еще более страшное оружие. Так что один неосторожный шаг – и может случиться непоправимая трагедия.

– Это угрожает не только России, но и всему человечеству на Земле. Кстати, Виктор Сергеевич, вы побывали во многих странах мира. Какая из стран дальнего зарубежья вам больше всего понравилась?

– Италия. Я несколько раз бывал там – и со спецгруппой в туристической поездке, и по приглашению сенатора Адамоли, который в то время был председателем общества «Италия – СССР». Будучи здесь, в Москве, он сгоряча пригласил нас троих к себе – Арбузова, Штейна и меня.

Это была замечательная поездка. Мы объездили всю Италию, от севера до юга, даже в Сицилии побывали. А в Венеции я вообще бывал несколько раз, читал лекции на встречах со зрителями. Побывал на острове Мурано, где находится знаменитая фабрика венецианского стекла, на могиле Данте в Равенне, возложил цветы. Эти необыкновенной красоты замки высоко в горах! В общем, посмотрел очень много, диву подивился и решил, что это страна, которую все человечество должно сохранять под стеклянным колпаком и платить дань за то, что такая красота существует на свете. Можно сказать, изо всех европейских стран я Италию люблю больше всего. Конечно, кроме России.

…Виктор Сергеевич взял на руки маленького зверька, прижал к груди и погладил.

– Моя радость теперь вот – Патрик, – сказал он и поцеловал в носик свою любимую морскую свинку.

Я уходила от великого драматурга с таким чувством, что не интервью у него взяла, а частицу чистой души. Как будто бы в храме доброты побывала.

ВИКТОР РОЗОВ. ВСТУПАЯ В НОВОЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ

Замечательную книгу подготовили и издали ветераны журналистики России! Вышел в свет четвертый том документальной эпопеи «Живая память».

Три предыдущих тома, выпущенных к 50-летию Победы, получили заслуженную признательность читателей. Уникальные воспоминания, очерки, документы и другие материалы, запечатлевшие подвиг советского народа в годы Великой Отечественной войны, сделали это издание своеобразным и очень достойным памятником тем, кто защитил и отстоял Отчизну в годы самого сурового испытания.

И вот – продолжение рассказа об этих людях. Кончилась война. Фронтовики вернулись домой, чтобы восстановить разрушенное врагом и поднять родную страну к новым высотам.

Как это было? Как живут ветераны войны и труда сегодня? Какая боль – невыносимая душевная боль за преданную, разрушенную и поруганную Родину – не дает им покоя в нынешнее проклятое время?

Именно об этом – новая книга. Она обжигает неприкрашенной правдой жизни, волнует искренностью чувства и слова. Известные писатели и журналисты, наиболее честные общественные и политические деятели стали авторами ее.

Книгу открывает выступление Маршала Победы Георгия Жукова об историческом значении битвы за Москву, а завершается том своего рода эпилогом – словом прекрасного русского писателя-патриота Виктора Розова, которое «Правда» предложила тогда, в январе 1998 года, вниманию своих читателей. Поскольку та статья в немалой мере повторяла высказанное Виктором Сергеевичем в беседах со мной, я включаю в эту книгу лишь фрагмент из нее.

Да, мы стоим практически на пороге нового, третьего тысячелетия. Не сразу воспринимаешь это умом. Но вот через недолгое время закончится – подумать только! – бурный двадцатый век, и все – второе тысячелетие канет в вечность!

Людям моего поколения выпало это тысячелетие завершать, причем быть не только очевидцами, сторонними зрителями, а, можно сказать, главными действующими лицами происходивших на последнем его этапе событий. И потому нам есть что вспомнить, о чем подумать, какими мыслями поделиться, сколь бы ни были они горьки.

Я не захватил лишь самого начала века – родился в 1913 году и видел за долгую жизнь, можно сказать, все. Много было в истории XX столетия разных страниц: и ужасных, и прекрасных. К концу тридцатых годов жизнь у нас вроде стала окончательно налаживаться, как-то посветлело, но, к сожалению, ненадолго: началась финская война. А вслед за нею почти без передышки – Великая Отечественная, которая длилась четыре года… Вот я сказал: «Длилась четыре года» – и тут же подумал: какие странные, ни о чем не говорящие слова! Ведь кажется, что эта война заняла целое отдельное столетие, так она была велика, так всенародна, так захватила всех поголовно – наверное, ни одного человека не было, которого бы она не коснулась – Великая Отечественная война. Роль ее во всемирной истории – я имею в виду прежде всего значение нашей победы – неизмерима и не сравнима ни с чем.

Невольно приходит мысль, которая кому-то поначалу может показаться кощунственной, дикой: хорошо еще, что фашистские полчища напали на нас тогда, в сорок первом, а не теперь. Представьте себе, что это случилось бы сейчас, – да они бы, фашисты, каждую республику по отдельности перещелкали, как орехи. Тогда мы были едины – великая единая страна. В этом была наша главная сила. И как раз именно этой силы Гитлер и не учел. Потому и просчитался.

Уже до Волги немцы дошли – вон как далеко – и о победе своей над нами вовсю трубили, да мы-то по-другому распорядились. Выдохся Гитлер, и все его железные, машинизированные полчища покатились обратно. Потому что весь наш народ встал на защиту своей Родины, все до единого – не только военные, но и самые что ни на есть мирные люди.

Мне иногда задают вопрос: что я, человек сугубо штатский, артист, чувствовал, надев в 41-м году военную форму, встав в боевой строй? И я отвечаю: прежде всего – необыкновенный душевный подъем. Наверное, от сознания, какое великое и благородное дело меня позвало… Мое личное ощущение тех дней и месяцев – вообще удивительно славное, хоть и было невероятно тяжело. Но у нас было единство, были взаимовыручка, дружба. По-другому мы и не жили, и не представляли себе, что можно жить по-другому. Как-то в самом главном все жили одними мыслями и стремлениями. И никакой ни подлости, ни коварства, ничего похожего, чтобы кто-то нос задрал или что-нибудь в этом духе…