Николай Внуков - Тот, кто называл себя О.Генри

«Как живут в царстве Гарун Аль-Рашида? Ее зовут Мэри. Она работает продавщицей в универсальном магазине, в отделении перчаток. Получает шесть долларов в неделю.

Бюджет:

За комнату — два доллара в неделю.

В будни завтрак стоит ей десять центов: она приготовляет себе кофе и варит яйцо на газовой горелке, пока одевается и причесывается. По воскресеньям она пирует: съедает телячью котлету и пару оладьев с ананасным вареньем в третьеразрядном ресторане; это, вместе с чаевыми, стоит тридцать пять центов. Днем она завтракает на работе за шестьдесят центов в неделю и обедает за один доллар и пять центов. Вечерняя газета стоит шесть центов в неделю и две воскресных газеты — одна ради брачных объявлений, другая для чтения — десять центов. Итого — четыре доллара семьдесят шесть центов. Одета она очень скромно, но старается подражать моде. Как ей это удается при таком жаловании — я не берусь разгадать».

«Район Шестой авеню корректно именуется «Кругом сатаны». В продолжении он дает так называемую Дымовую трубу. Пролегая вдоль реки, параллельно Одиннадцатой и Двенадцатой авеню, Дымовая труба огибает своим прокопченным коленом маленький, неприютный Клинтон-парк. Обитатели Дымовой трубы занимаются освобождением обывателей от кошельков и прочих ценностей. Достигается это путем различных оригинальных и малоизученных приемов, без всякого шума. Городские власти предоставляют обывателю право изливать свои жалобы в ближайшем полицейском участке или в приемном покое больницы».

Шли недели. Деньги таяли со сказочной быстротой, и чеков от Мак-Клюра и из «Эйнсли» было явно недостаточно, чтобы покрыть все возраставший дефицит. Казалось, жизнь должна была научить его бережливости. Но, видимо, эта наука ему не далась. Ни копить денег, ни считать их он не умел.

Неожиданно из Питтсбурга пришло письмо, написанное большими, почти печатными буквами:

«Папа, — писала Маргарэт. — Я зачеркнула все сто дней в календаре, потом еще тридцать один и еще семнадцать. От тебя мы получали письма, но билета в Нью-Йорк там не было. Ты, наверное, забыл его купить, да?»

— Я думал, что она давно забыла, — пробормотал Билл. — Господи, бедная моя Марги, это не от меня зависит, что я тебя все время обманываю. Жизнь такая. Мы обманываем других, другие обманывают нас.

Он сел за стол, придвинул к себе лист бумаги и начал писать ответ.

В дверь постучали.

— Войдите, — сказал он.

На пороге остановился полный, с широким красным лицом человек и внимательно посмотрел на Билла.

— Я разыскиваю Сиднея Портера, или О. Генри, — сказал он.

Билл засмеялся и встал из—за стола.

— Оба они — это я, — сказал он.

— Ха, значит, я попал в точку! — обрадовался толстяк. Он затворил за собою дверь и протянул руку Биллу. — Меня зовут Боб Дэвис. Я работаю у Нобля в «Сэнди Уорлд». Можно присесть?

— Да, да, конечно! — воскликнул Билл. — Извините мою рассеянность. Значит вы — представитель «Сэнди Уорлд»? Прекрасно. Ваш шеф — Нобль? Жаль, что у моего шефа не такое громкое имя. Мой О. Генри работает только у О. Генри.

Толстяк расхохотался, хлопнув себя толстой ладонью по колену.

— Ловко это у вас! Чувствуется ваш стиль. Мы там, у себя в редакции, читали ваших «Воробьев из Мэдисона» и еще кое-что. Хорошо. Старик заинтересован. Он вызвал меня вчера к себе и сказал: «Иди, отыщи его». Я пошел. Вот я здесь.

Он послал вас заключить со мною контракт?

— Да, вроде этого, — сказал Боб Дэвис.

Они помолчали.

Биллу неудобно было спрашивать, какую ставку предлагает Нобль, а Дэвис что-то обдумывал, глядя в окно.

— Хотите виски? — спросил Билл.

— Спасибо, не откажусь. Не грех выпить стаканчик.

Билл открыл письменный стол, достал бутылку и налил себе и гостю. Дэвис повертел стакан в пальцах и выпил.

— Да, так вот что. Старик сказал, чтобы я предложил вам шестьдесят долларов за рассказ. Подойдет?

— На сколько рассказов в месяц он рассчитывает? — спросил Билл.

Дэвис удивился.

— На один, конечно. Больше одного, он сам понимает, не написать даже Сэму Клеменсу. Я говорю, конечно, о настоящей вещи.

— У меня уже есть договоренность с «Эйнсли» и с Мак-Клюром, — сказал Билл.

— Тоже на один в месяц?

— Нет, нет, — сказал Билл, — вообще на рассказы. Я им посылаю, когда у меня есть что-нибудь свободное.

— Хорошо. По правде сказать, старик Нобль и не рассчитывает быть монополистом ваших вещей. Он мне таки сказал: «Один в месяц, а что будет сверх — не мое дело».

«Мак-Клюру можно посылать раз в шесть недель, — подумал Билл. — А два рассказа в месяц я смогу написать.

В «Хьюстон Пост» мне приходилось писать по пять рассказов, да еще скетчи и стихи».

— Я, кажется, согласен.

Толстяк улыбнулся, вынул из кармана заранее составленный контракт и положил его на стол перед Биллом.

— Вот. На один год. Поставьте сумму и подпишитесь в конце.

«Марги, — написал Билл, когда Дэвис ушел. — Мы очень скоро будем вместе. Я не забыл про билет. Я просто вспомнил, что у тебя еще не кончились занятия в школе, и решил, что пришлю его попозднее — осенью».

И опять блокнот:

«Меблированные комнаты в районе нижнего Вест-Сайда. Их гостеприимство похоже на лживую улыбку продажной красотки. На оклеенных серыми обоями стенах висят картинки, которые по пятам преследуют всех бездомных: «Любовь гугенота», «Свадебный завтрак», «Первая ссора», «Психея у фонтана». Каминная доска. На ней скопились жалкие остатки крушения, оставленные робинзонами, когда парус удачи унес их в новый порт».

«Ресторан на Восьмой авеню. В зале два ряда столиков, по шести в каждом ряду. На каждом — судок с приправами. Из перечницы вытряхивается облачко чего-то меланхолического и безвкусного, как вулканическая пыль. Из солонки не сыплется ничего. Кроме того, на каждом столе имеется баночка подделки под сверхострый соус, «изготовленный по рецепту одного индийского раджи», как значится в меню…»

Миллионеры и разносчики, художники и трактирщики, плантаторы и генералы, священники и бродяги, жулики и врачи, полицейские и музыканты — они мирно, бок о бок уживались на страницах его волшебного блокнота. Теперь ему не приходилось долго раздумывать, о чем писать. Он открывал свою карманную энциклопедию, просматривал несколько записей и садился за стол.

Рукопись обычно была готова через три-четыре часа.

Потом начинались муки. Он переписывал рассказ много раз подряд, искал меткие, как выстрел, слова, подбирал сравнения и те обороты речи, которые могли до конца, четко и стройно передать его замысел. Стремительно разворачивающийся сюжет работал в его вещах точно и чисто, как хорошо отрегулированный мотор.