Дмитрий Петров - Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

Кстати у тех, кто правит в другую сторону: прямо по курсу – сразу за мидовской высоткой и башней Смоленского пассажа – точно такой же тоннель. Только короче. Вот и едут они себе…

А ты – идешь к подземному переходу, что при удаче может вывести к станции метро «Парк культуры». И Зубовский бульвар кажется уж слишком чуть-чуть чересчур просторным. Каким всегда – откуда ни взгляни – кажется он пешеходу в такие вечера.

Но делать-то нечего, и ты ныряешь в переход, где кафельные стены отражают мокрые шлепки разноплеменных сапожищ. Но – стоп, кажется, сегодня они – то есть стены – не только этим заняты. Они создают прекрасную акустику. Они лелеют творческий порыв.

У стены, где меньше шастает сапог, что-то такое наигрывает тихохонько под нос бродячий зубовский джазец. Барабанщик в козлячьей душегрее. Трубач-борода в куртешке-нараспашку-как-душа. Очкарик-в-жопе-шарик с начищенным самоварным басом-медалистом, а на самом деле – с тубой. Ловкач-саксофонист, свитер в полоску, притопывает грязноватую размазню мокрым лаковым штиблетом. А левей тереренькает на банджо дядя-хват с солидным носом и белой челкой ниже глаз. Ну чисто похоронный коллектив из Поти, где лабал Володя Телескопов…

Настраиваются, сыгрываются, готовятся врезать.

Посматривают с понтом в ноты на пюпитрах. Косятся на сумку, где закуска и банка (и, может, не одна). А также – на пустой покамест бочонок из-под пива «Левенбрау», приспособленный для денег, которых еще надо приподнять с торопыг – московских пешеходов.

Мимо сосредоточенно движутся немногие посетители перехода. А эти наяривают себе под сурдинку «Мэкки-Ножа». Московские маленькие оркестрики отчего-то очень любят этого Мэкки – законное дитя Бертольта Брехта и Луи Армстронга. Чуть что – давай наяривать про акулу, и про зубы, и про ножик, тот, которым чик-чирик возле моста через Темзу вдруг свалился человек…

Тут они сыгрались и жахнули. Да так, что лампы типа хором мигнули. Кое-кто из посетителей перехода стал слегка притормаживать. Прислушиваться. Остановились парень с девочкой в хорошеньких куртехах, дамочка в дубленочке, вы в пальто и шарфе в клетку…

Трубач закончил тему, и они с саксофоном, перебивая друг друга, полезли в импровиз, будто спорщики, которым есть что сказать и они боятся забыть… Барабанщик долбил как неистовый долбежник. А очкарик на самоварной тубе и дядька на банджо спокойно делали квадрат за квадратом, слегка вроде бы подсмеиваясь над ражими лабухами. Зная, что время, отпущенное на пререкания, скоро истечет и они свернут на коду. Они и свернули, грянув последние такты вполне по-диксилендовски. Будто играли не в ледяной «трубе», а в краю магнолий, где плещет море и солнце южное ласкает кожу нам.

Слушатели, а они уж собрались, вразнобой захлопали. Трубач галантно указал бородкой на бочонок. Звякнули монеты, спланировали купюры. Ударник отбил раз-два-три-четыре, и грянули «Шаланды, полные кефали». Занятно, столица помнит эту вещь. Кто-то отстал от слушателей – пошел своей дорогой, а кто-то прибился, начал прихлопывать, притопывать, подпевать…

В бочонок сыпались разные нелишние предметы, хоть и не из рога изобилия, но и не редко. И под их приятное шуршание и звон заводилы – труба и сакс – спорили о чем-то своем: сперва – в «Марширующих святых», потом в «Любви, что нечаянно нагрянет», а после в «Поезде "А"».

А потом – под аплодисменты ладошек, варежек и перчаток – они как-то вдруг все слегка устали, спали с лица и устроили перерыв.

Тогда уважаемые слушатели, звякнув мелочишкой, быстро разошлись. И только вы остались на месте – в переходе под Зубовским бульваром, ведущем к станции метро «Парк культуры». Вы хотели и стеснялись заказать одну вещь. Хотели – потому что любили, а стеснялись – потому что а вдруг ребята ее не знают… Неудобер может получиться.

Тем временем лабухи, глянув по сторонам, спешно хрустнули винтовыми пробками, раскупорили пару банок, ловко плеснули в пару стаканов и опять же ловко их опорожнили, со смачным причмоком закусив хот-догами из аккуратной коробки.

А потом снова как-то так вдруг все собрались, подобрались и изготовились снова грохнуть.

Тут-то вы и решились: а вы знаете, мужики, Sentimental Journey?

Трубач, видно корифей в репертуаре, повернул к вам пушистое ушко – чего, мол, угодно?

– Ну, типа, Sentimental Journey играете, мужики?

– А это что?

– Ну, «Сентиментальное путешествие» – композиция такая…

– Не-е-е, – развел руками трубач. – Такого не знаем.

– Не-ет, брат, – чуть скуксился саксофон, – не слыхали мы такого путешествия…

– А ты, брат, денежку-то положил? – поинтересовался барабанщик, похлопывая палочками по крепкой ладони.

– Да положил он, я видел, – разъяснил дядька с банджо, откинув челку и тронув струнку.

– Слышь, а как, ты говоришь, называется эта вещица-то? – вполоборота, через плечо, что ли, короче, глядя из-за тубы исподлобья, вдруг спросил самоварный басист.

– Да Sentimental Journey же. По-русски будет «Сен-ти-мен-тал Джорней», – ответил ты с вялой досадой и без всякой надежды: ну откуда, в самом деле, могут знать эти переходные лабухи Sentimental? С какой стати будут они играть тебе эту вещь незабвенных Бада Грина, Леса Брауна и Бена Хоумера? А может, корешок, еще и спеть, голосом Вики Карр или Дорис Дэй? Давай вали домой, врубай систему и наслаждайся. А то Sentimental ему подавай в «трубе» в исполнении похоронной команды из Поти проездом в Бузулук на столичной халтуре. И тут…

– Опаньки! – хлопнул себя очкастый по потертой ляжке. – Да это ж «Сентиментальный Джон», ребята. «Джона сентиментального» парень просит ему сыграть. Дошло?

– О-о-о! – очнулся саксофонист. – «Джона-то сентиментального» – это щас.

– Ну так бы сразу и говорил, без мямлей, – вздернул бороду к потолку трубач, – «Джона»? Это – пжалста.

– Олл райт, гайз! – удивительно молодым и радостным голосом пропел барабанщик. – «Сентиментальный Джон» для паренька! Поехали. – И он отстукал своими палочками это самое вечное: раз-два-три-четыре… Gonna make a sentimental journey… Gonna set my heart at eas… Gonna make a sentimental journey, to review old memories…

Нежно, хоть и с хрипотцой, пропела труба, и барабанщик звонко тюкнул по тарелке…

По переходу – от «Парка» к провиантским складам – неспешной, легкой походкой прошел в канадском малахае сентиментальный Джон. Музыканты, похоже, неплохо его знали и улыбались ему. Следуя между мной и оркестром, он как бы слегка задел меня перекинутой через левое плечо сумкой Carnaby, на миг замер, хлопнул по-свойски, извиняясь, по плечу… Но что за дела! Тут-то и мне он показался прикольно знакомым! То ли Лева Малахитов спешит на «Рандеву». То ли Вадик Раскладушкин готовится сказать «изю-ю-юм». То ли сам Джон Грей-ловкач-повеса пожаловал… А он, пошаркивая прочнейшими английскими ботами, проследовал дальше, ловко срезав угол, повернул и исчез. И кончилась музыка.