Владимир Карпенко - Щорс

— Пристрелка обнаковенная, оринтиры приглядывают…

Николай с адъютантами среди конников Божоры; опередил пехоту, тащившуюся следом на крестьянских обывательских подводах. Взяла тревога: пока подоспеют да развернутся для наступления, стемнеет, гайдамаки могут выскочить без потерь. Поделившись с начальником штаба, он послал распоряжение комбату Кощееву пересадить первую роту на сани с лучшими лошадьми и гнать что есть мочи.

— Мы атакуем с тыла. Зайдем этой балкой.

— Лошадью не пробьешься, — выразил сомнение Божора. — Снегу по брюхо.

— Спешимся.

Дали большой крюк по балке; вывела она их к южной окраине, к реке. Десятков до четырех спешенных конников. Подождав последних, негромко, осиливая одышку, Николай подал команду:

— В цепь…

Бежал, увязая в глубоком снегу, полы шинели путались в ногах. Огородами, садами достигли крайних дворов. Слышали, с правой руки разгорелась стрельба. Мешали плетни, клуни; проулки куда-то подевались. Не успели перекрыть главную улочку, уводившую на черниговский шлях. Гайдамаки густой вязкой массой уходили той же самой дорогой, какой недавно пришли; одуревшие от страха ездовые нахлестывали сытых коней. Пол-обоза с дымящимися кухнями осталось на площади; кинули впопыхах и пушку-трехдюймовку с упряжкой и зарядными ящиками.

Подбежал командир первой роты Процек; размахивая карабином, выдавил:

— Николай Александрович… Боялся опоздать… Гнал вовсю!

— Мы вот опоздали… Ушли ведь! Балка подвела…

— Не жалкуй… Все в Чернигове окажутся.

На ночь штаб расположился в школе. Не задерживали долго командиров; выдав приказы на завтра по овладению Черниговом, отправили спать. Укладывались уже и штабные. Квятек собирался тушить лампу. Вбежал в расхристанном полушубке Константин Лугинец. Лица на нем нет.

— Яков… Зубов! Застрелился…

Квятек пугнул матюком. Николай не сводил остановившегося взгляда с черного вестника…

Терял Николай близких и дальних; немало уже оставил после себя могил, братских и отдельных. Но эта утрата… Уму непостижима. Потрясла нелепостью. Дуло — в висок. Возмущение, гнев, дикая душевная боль, оторопь, жалость — все смешалось, спеклось в груди кровавым клубком.

Из Городни Зубов, напросившись, ездил в Семеновку, в штаб дивизии; заскакивал домой, дома узнал новость: невеста, ради которой ехал, вышла замуж. Вернувшись, с горя напился, куролесил на квартире. В политотделе всыпали ему все дружно. Вроде обошлось. А случилось дня через три… Как теперь выяснилось, у Зубова произошел еще разговор; кто-то из бойцов во всеуслышание ему ширнул в глаза: сам-де, мол, хлещешь, сходит с рук, а человека за самогонный аппарат на огород вывел…

В полдень 12 января Чернигов был взят. Операция повторилась седневская. Там участвовали конная разведка да одна рота, а здесь — весь полк. Первый батальон, на санях, с пулеметной командой и конниками, дав за ночь двадцативерстный кружный путь, на рассвете вышел й Десне и перекрыл шоссейную дорогу на Киев; второй батальон ворвался в город по гомельскому шоссе; третий наступал на восточную окраину. Полуокруженные петлюровцы на улицах не оказывали сопротивления. В помощь наступающим выступил подпольный ревком. Упорный бой завязался на Десне, за Киевский мост. Стемнело уже, когда Николай по льду повел батальоны в атаку…

Дорога на Киев открылась. Начдив Иван Локатош денно и нощно подгонял части, не давая отдыха. 10 января в поселке Семеновка издал приказ о формировании дивизии, тем самым узаконил ее существование. Отменил названия у полков — «Богунский», «Таращанский», «Новгород-Северский». Как было, образовал две бригады; в 1-ю вошли 1-й и 2-й полки под временным командованием Щорса. 2-ю бригаду составили 3-й и 4-й (из Нежинского батальона) полки под командованием Ковтуна. Приказ завершил грозными словами: «Вопреки точному приказу Революционного совета Украинской Советской Армии некоторые воинские части сохраняют свою старую организацию и старые названия. Категорически предписывается это своеволие прекратить. Все повстанческие отряды и так называемые полки и самостийные батальоны должны влиться в формируемые советские украинские пехотные и кавалерийские полки. Особые названия могут быть присвоены полкам лишь решением рабоче-крестьянского правительства Украины за особые боевые отличия.

Части, не подчиняющиеся этому приказу, будут считаться враждебными рабоче-крестьянскому делу, и с ними будет поступлено как с таковыми».

Богунцы опустили головы. Как понимать угрозу? Какими словами объяснить бойцам ликвидацию наименования? Николай, обескураженный еще и тем, что не знал, как воспринимать свое «временное» назначение на бригаду, постарался разрядить гнетущее состояние:

— Что ж, будем в боях заново добывать это имя.

Последнюю неделю января 1-я бригада не выходила из боев. Богунцы заняли Козелец; в тот же день таращанцы овладели Нежином. Петлюра уже не помышлял о сохранении Киева; терзала его одна мысль — подольше продержаться, чтобы вывезти из столицы не столько напуганную до смерти Директорию, как ценности, склады с оружием и продовольствием. Под пригородные села Семиполки, Дымерку, Богдановку и Пуховку бросал все новые и новые силы; у Броваров — пригородных позиций — готовился дать генеральное сражение. Лично руководил боем, призывал лечь до последнего солдата. Все не легли; сам «головной атаман» первым покинул «генеральное» сражение.

1 февраля в 2 часа дня бригада ворвалась в Бровары. Впервые так тесно, локоть к локтю, сошлись в бою полки-побратимы — Богунский и Таращанский.

До Киева рукой подать. С колокольни видать золотые купола.

— Ну, Мыкола, ось вин, наш древний Киев! — радостно тряс его Боженко. — Кидай клич — утром буду со своей таращой звонить во все колокола, встречать богунцив.

— Не торопись, батько. В Киев войдем со своей музыкой. В Чернигове богунцы трофеем обзавелись — духовым оркестром.

— Чув. Дують вже, разучують «Интернационал».

— Займись, Василий Назарович, строем. Приодень, подтяни бойцов. Гости до нас… Антонов-Овсеенко.

Комфронта нагрянул среди ночи. Николай, не искушенный в таких делах, был застигнут врасплох. Выручил вездесущий, пронырливый комендант штаба Гофман. Пока приезжие оттирали с холода уши, отводили душу табачком, он накрыл в соседней комнате стол. Получился ни поздний ужин, ни ранний завтрак.

Николая смутил внешний вид командующего фронтом. На военного он никак не похож, скорее на сельского учителя; длинные, по плечи, волосы, худое, в очках, лицо не вяжутся с защитным френчем, с огромными накладными карманами, модного покроя со времен Временного правительства. Притерпевшись возле него, послушав, ощутил обаяние, внутреннюю силу. Бубнов, помнит, производил такое впечатление. Куда подевались небрежные рыжие космы, сухожилая шея, длинные костлявые кисти рук. Говорил он не о Киеве поверженном, а о борьбе, которую они ведут, о тех сложностях во взаимоотношениях отдельных людей. В поведении некоторых советских руководящих учреждений по отношению к Украине, по его, сказываются еще до сих пор колебания; им, непосредственным работникам по восстановлению здесь Советской власти, приходится серьезно опасаться за будущее этой работы. Колебания те обусловлены тем преувеличенным значением, какое придают некоторые национально-сепаратистским тенденциям на Украине; он лично в ее рабочей среде тех тенденций не видит, в крестьянстве они в громадной степени изжиты за месяцы жестокой оккупации, когда «своя» национальная власть показала реакционное обличье.