Ольга Грейгъ - «Долой стыд!». Сексуальный Интернационал и Страна Советов
Всякая революция возникает на базе философии, а не потому, что, когда «верхи не могут, а низы не хотят», вдруг наступает точка кипения, за которой следует переворот как единственно возможная историческая необходимость. «Верхи не могут, а низы не хотят» – это уже философия, но только постреволюционного периода, средактированная партией и советскими историками для отечественной потребительской массы.
Среди дозволенных к прочтению философов в советских учебниках особо стоит имя Гегеля; но лишь потому, что этот претендент на «абсолютное знание» дал краткую формулу победы социализма: тезис + антитезис = синтез. Что при довольно примитивном объяснении означает: введи и распространи в благополучном обществе провокационную антитезу, и в итоге получишь искомый синтез, т. е. то, чего добиваешься, направляя провокационные силы и руководя ими.
На гегелевской научной базе Маркс создал «диалектический материализм»; на базе марксистского диалектического материализма Ленин создал учение о революционной стратегии, особо выделив беспощадный красный террор как основное средство удержания власти. Здесь слово «научный» следовало бы взять в кавычки, поскольку имеет ли философия вообще право именоваться наукой?! А, может, ее следовало бы отнести в разряд литературы особого, специфического жанра, как, скажем, проза и драматургия? Возможно, тогда человечество не становилось бы жертвой философских экспериментов, осуществляемых теми, кто вводит в заблуждение целые поколения, возжелавших то ли в силу особой одаренности бессовестного пророка, то ли в силу своей природной дегенеративности поверить в необходимость изменять общество по науке.
К тому же философия стоит в стороне от литературы лишь по одной причине: в рядах ее служителей – огромное количество претендентов на «абсолютное знание», единоличных мыслителей-мессий, не желающих попадать в разряд прочих писателей творческого бесконечного ряда. Что, в общем-то, выдает в них патологию психической неполноценности или сверхполноценности, если хотите. Еще одним критерием, объединяющим философов в единый ряд, как считают психиатры, является их сексуальное здоровье. Не стану приводить имена и диагнозы, проставленные медиками всякого рода философам, – подобную статистику найти не так уж сложно. Лишь напомню, что «процент сексуальных психопатов среди крупнейших философов мира не опускается ниже 76 %, и это не случайность». Как точно подметил публицист Иван Солоневич, «нельзя себе представить, чтобы черная дыра на том месте, где у нормального человека имеется пол, могла бы не оказать никакого влияния на весь ход мыслей человека, и на его творчество, и на его мироощущение».
И вот теперь мы подошли к тому, что и следует как один из признаков распространения влияния той или иной философии на широкие общественные массы. Что бы вы думали, это могло быть? – Внешний облик, немалую роль в котором играет повседневная одежда.
До массового распространения в русском обществе философии основоположников социализма в моду вошли образы, взятые из отечественной литературы и в первую очередь, образы нигилистов, рассеявшиеся с поистине широким русским размахом. Благополучная публика начала философствовать, рассуждая в том числе и о судьбах мира; свое собственное благополучие воспринималось как ущербность, а все русское, родное – как неподобающее, гнилостное, постыдное и требующее скорых перемен. Флегматичность и апатичность, характерная нигилистам, а также их вспыльчивость в иные моменты и безапелляционная несдержанность требовала слегка видоизмененного подхода и к внешнему облику. Вскоре детей (базаровых и нигилистов) от отцов (приверженцев классического домостроя) отличает особое небрежение к одежде и к своей внешности. Подрастающее поколение вольномыслящих постепенно тяготеет к второсортной литературе весьма посредственных пишущих людей, которые ухитряются подавать «садизм, мазохизм, эксгибиционизм, фетишизм и прочее под соусом лучших традиций русской литературы: и реалистически и философически» (по Солоневичу).
В то время, когда из русской литературы исчез тип аморфного нигилиста, на страницах книг появился его духовный продолжатель – страдалец социализмом, исполненный террором; черты этих героев своего времени ярко описаны Достоевским в романе «Бесы». Революционное студенчество начала ХХ века выглядело однотипно: длинноволосые юноши, ведущие бесконечные споры на философские темы и короткостриженные курсистки. И те и те словно презирали всякую «внешность», отвергая условности. При этом оба пола, облаченные в своеобразную революционную униформу – косоворотки – выглядели бесполыми. Зато сразу узнавали своих, входящих в революционные кружки и секты со строгой дисциплиной и иерархией. Позднее психологи определят в этих характерных признаках сексуальное вырождение молодежи.
В тайных глубинах национальной биологии зрели явления, которые впоследствии привели к победе бредовых идей психопатов во главе с Троцким и Лениным.
Проповедники ереси; иудействующие искатели; бесполые юноши; темные личности, прозябающие в поисках пролетарского счастья; ушлые искательницы идейной плоти, местечковые бунтарки и унылые девственницы, – все рыскали по Европам, сзываемые тайными учителями. Чтобы, вооружившись «научным марксизмом», как вооружаются маузерами, вернуться в Россию за растлением и духовным убийством десятков, сотен, тысяч других неосведомленных душ. Русский рабочий, русский крестьянин, будучи полным антиподом российского так называемого интеллигентского нигилизма и передового социализма, должен был подлежать если не «научному просвещению», то массовому истреблению. Во имя счастья пролетариата в масштабе всей Планеты.
Захватив власть в Российской империи, обманом и террором одержав победу над Разумом, бесполотелые юноши, зачастую испробовавшие прелести партийного гомосекса и нравственно развращенные девицы от революции вводили новую поведенческую мораль. «Обобществление женщины» было в конце концов заменено ее «раскрепощением». А одним из главных аспектов «раскрепощения» было освобождение советской женщины, строительницы социализма-коммунизма от ее природной женственности. Те, кто вводил новую мораль, являлся и законодателем пролетарской моды. Фанатички в кожанках, вооруженные до зубов и сверх всего перепоясанные пулеметными лентами; суровые революционерши, размахивающие руками с партийных трибун; трупообразные комбедовки; «одетые в юбки партийные машины»; задорные комсомолки первых пятилеток; крепкие стахановки; работницы в красных платочках; школьницы с пионерскими галстуками на груди и их старшие сестры-пионервожатые… Женские образы советской эпохи, пропущенные через калейдоскоп времени, – все они кажутся асексапильными. Женщины иль девушки, обуянные идеями, при внимательном рассмотрении выглядят одинаково безлико. «Какой-то промежуточный бесполый тип, до зубов вооруженный всякими партийными добродетелями и лишенный какого бы то ни было сексопиля»; «более мелочная, придирчивая, фанатичная, чем партийные машины, одетые в штаны. И безмерно более отвратительная», – это все тот же И. Солоневич, на сей раз о советской женщине, члене партии.
