Эммануил Фейгин - Здравствуй, Чапичев!

— Устал. Особенно плечи болят. На моих плечах этой ночью все крымские облака переспали. Понравилось им. Одно уйдет, другое приляжет. Я раньше думал, они легкие. А они, брат, не из ангельских перьев сделаны. Какое там! Навалятся на плечи, так и гнут к земле, так и гнут…

— Испугались мы за тебя, Яков, очень испугались, — сказал я. — Но все хорошо, что хорошо кончается.

— Это верно. Могло и хуже кончиться. Я когда понял, что заблудился, о матери своей подумал. Эх, думаю, наплачется она, бедная, по своему непутевому сыну. И слез не станет вытирать. Не так, как в песне.

— А ты матери ничего не говори, не нужно.

— Не скажу. Слезы материнские — дорогие слезы. Пусть их поменьше будет на земле.

Он помолчал немного и улыбнулся просто и мило. Так улыбаются люди, когда боль уже пережита и наступило сладостное чувство выздоровления — будто вновь на свет родился человек.

— А песня эта все-таки хорошая, — неожиданно сказал Яков. — Молодцы Сильченко и композиторы, от всего сердца написали. Я ее, понимаешь, всю ночь горланил, даже охрип. Славная песня, пронзительная. За душу берет.

МУРЗА СЕЙФУЛА

Мурза (в Крыму произносили «мурзак») — татарский князек. Мурза Сейфула принадлежал к старинному и когда-то богатому роду. Отец его — Усеин Кадырович Сейфулаев был дворянином Российской империи, а такой чести удостоились лишь немногие из покоренных крымских мурз. Звание это было пожаловано прадеду Усеина Екатериной II. Но чем прославился предок, чем услужил русской царице, Усеин Кадырович не знал и знать не желал. Бесшабашный кутила и страстный игрок, он так же мало интересовался прошлым, как и будущим. Мулла Шерфедин не раз говорил ему:

— Подумай о своем единственном сыне. Мурза Сейфула последний мужчина в твоем роду. В нем твое земное будущее.

— Наплевать, — беззаботно отвечал погрязший в кутежах Усеин и только под большим нажимом муллы определил сына в одну из лучших гимназий Симферополя. В гимназии на Сейфулу сразу обратили внимание. Красивый, высоколобый, с большими круглыми, всегда пылающими, совсем не монгольскими глазами на тонком, словно точеном лице, он, казалось, жил какой-то своей, обособленной жизнью, в которой противоборствовали и бушевали непомерные и непосильные для такого маленького человечка страсти. В мальчике угадывалась какая-то сила. Но какая? Педагоги гадали, кем станет этот лобастый мурзаченок. Да разве угадаешь. Учился Сейфула превосходно. Особые способности проявлял к языкам. В двенадцать лет читал по-английски Байрона, Вальтера Скотта, по-немецки Гете и Шиллера, еще раньше изучил при помощи муллы Шерфедина арабский — классический язык мусульманского богословия — и увлекся творениями великих поэтов Востока. Но самым большим его увлечением был Лермонтов. Лермонтова он знал всего наизусть — и стихи и прозу.

Однажды в третьем классе гимназисты писали сочинение «Природа нашего края». Учителя словесности восхитило сочинение Сейфулы — изящное, образное, эмоциональное.

— Я думаю, ты станешь поэтом, — сказал учитель.

— Нет, поэтом я не стану. Я стану воином, — ответил ученик.

Осенью 1914 года Сейфула, которому еще не исполнилось и пятнадцати лет, купил на толкучке у загулявшего тылового солдата военное обмундирование и удрал на фронт.

Разбухшего от водянки Усеина Кадыровича нисколько не взволновал побег сына на фронт. Не тронула отца-пьяницу и громкая, необычная слава, которая вскоре пришла к его сыну. А между тем, кажется, не было в России газеты или журнала, на страницах которых не описывался бы подвиг молодого крымского татарина. Мурза Сейфула был представлен царю. Самодержец собственноручно вручил юному герою Георгиевский крест.

— Может быть, у вас есть какие-нибудь желания? — спросил царь.

— У меня нет иных желаний, кроме желания сражаться и умереть за ваше величество.

Газеты подхватили эти слова Сейфулы и преподнесли их читателям как образец верноподданничества и патриотизма. А мурза Сейфула снова отправился на фронт сражаться за своего обожаемого монарха. И о нем как-то сразу забыли.

Летом двадцатого года фамилия мурзы вновь замелькала было в газетах, издававшихся в Крыму белогвардейцами. Но новая «слава» белогвардейского офицера Сейфулы продолжалась недолго. Да и можно ли было назвать то, что было в двадцатом году, «славой» — мурза сам сомневался в этом.

Как-то вечером его вызвали в штаб полка. Навстречу поднялся молодой офицерик, франтоватый, подтянутый, вскинул руку к козырьку, представился:

— Младший адъютант верховного правителя вооруженными силами Юга России поручик Сарычев. — И добавил уже менее официально: — Ставка верховного сегодня утром прибыла на станцию Джанкой. Барон просит вас к себе.

Черный тупорылый английский автомобиль остановился у затемненного джанкойского вокзала. Сарычев отправился докладывать «правителю».

— У верховного совещание, — сказал он, вернувшись. — Он примет вас через два часа. Если желаете, поужинаем.

— Только чай.

Они прошли в ресторан.

— Может, по рюмочке коньяку для храбрости? — предложил Сарычев.

— Не нуждаюсь.

— Вообще не потребляете?

— Не потребляю.

Сарычев открыл портсигар.

— Закуривайте. «Месаксуди», высший сорт.

— Благодарствую, не курю.

— Чем же вы живете, господин подполковник? — искренне удивился Сарычев.

— Любовью и ненавистью.

«Верховный правитель» принял подполковника Сейфулу в полночь в роскошном салоне личного вагона. Отвечая на приветствие, вышел из-за стола. Он был в синей черкеске, в мягких кавказских сапогах без каблуков. Некоторое время молча разглядывал стоявшего перед ним навытяжку офицера-фронтовика в выгоревшей на солнце солдатской гимнастерке, потом неожиданно спросил:

— Вы православный?

— Никак нет, ваше высокопревосходительство. Я мусульманин.

Врангель едва заметно усмехнулся:

— Впрочем, что я вас об этом спрашиваю, подполковник. Ведь тут все сказано. — Он взял со стола лист бумаги с машинописным текстом. — Донесение контрразведки. Вас обвиняют в тайных сношениях с турецкими эмиссарами, с враждебно настроенными против русских татарскими мурзами и духовенством. Контрразведка предполагает заговор с целью ниспровержения существующего строя и создания на полуострове самостоятельного татарского государства. Я не очень верю в это, но обязан знать правду…

— Турецкие эмиссары… тайный заговор… — Сейфула пожал плечами. — Все это выдумка контрразведчиков, ваше высокопревосходительство.