Альфред Штекли - Томас Мюнцер

— Невелика радость, что Цвингли идет дальше Лютера. Этого мало. Править должен народ! — Эколампадий не соглашался. Один лишь господь может отбирать власть и передавать ее в другие руки. Если правители не выступают против бога, подданные обязаны им во всем повиноваться.

Ну, а если правители нарушают божью волю, то как тогда? Цвингли учит, что община имеет право сместить такую власть. Положение становится трудным: как ее сместить, раз насилие противоречит духу Евангелия? Восставать нельзя, а потворствовать нечестивому монарху тоже грех. Весь народ должен единодушно — в таком случае это, разумеется, не мятеж! — отвергнуть тирана.

О, эти любители останавливаться на полдороге! Как они ловко прячут за евангельскими фразами свой страх перед народным восстанием! Дальше спорить не имело смысла. Мюнцер сказал, что завтра уезжает. Хозяин был весьма огорчен. Он рассыпался в любезностях и просил, чтобы Томас перед отъездом обязательно зашел проститься.

Томас уехал не попрощавшись.

Еще в Нюрнберге он получил два письма от цюрихских анабаптистов. Письма были адресованы в Альштедт, но гонец, который должен был их доставить, не застал уже Мюнцера ни там, ни в Мюльхаузене.

Чего они только не понаписали! Познакомившись с его работами, они радовались, что нашли в нем единомышленника. Но они засыпали его возражениями. Какой толк от похвал, если они расходились в самом главном? Было ясно, что в Цюрихе среди анабаптистов победили умеренные из умеренных. Они писали, что нельзя защищаться мечом. Истинные христиане — это овцы среди волков, агнцы, обреченные на заклание. Библия — единственная защита против князей и Лютера. Хватит! Он не имел охоты ни отвечать им, ни, тем более, ехать в Цюрих. Его ждали дела поважней.

Из Базеля Мюнцер поехал в самую гущу событий — туда, где как лесной пожар все ярче и шире разгорался огонь возмущения.

На первый взгляд штюлингенский бунт, вспыхнувший летом, ничем не отличался от обычных крестьянских волнений. Год был очень тяжелым. Зимой сгорели мельницы, потом налетели страшные бури. Град побил посевы. Закрома были пусты. В деревнях не слышно стало песен. На душе — заботы, тревоги, страх. А тут еще господа со своими корыстными выдумками! Им нет никакой печали, что мужик, надрывавшийся на поле, стоит теперь у кучки тощих снопов. Что им убиваться — они свое получат, а другие хоть с голоду подыхай!

Графине фон Лупфен и в голову не приходило считаться с крестьянами. Она велела в праздник идти по ягоды и собирать улиток. Ее приказ был той искрой, от которой занялось пламя. Но разве дело в одной этой вздорной графине? Больше не было сил терпеть. С каждым годом становится хуже: господа не довольствуются существующими поборами, а изыскивают все новые.

Крестьяне хотели только одного: отмены новшеств, которые дополнительным бременем ложатся на их спины. Они не противятся старым повинностям.

Но нельзя же, чтобы господа смотрели на них, как на свою собственность, и заставляли делать все, что им заблагорассудится. Так скоро, смотришь, их начнут и продавать!

Вначале власти не придали штюлингенским беспорядкам особенно серьезного значения. Однако вскоре обнаружилось, что зараза непокорности перебрасывается из села в село. На сходках — доносили лазутчики — выступают какие-то подозрительные люди, они подстрекают мужиков громить монастыри, не платить налогов и не работать на барщине. Бог созвал всех равными, и никто не обязан быть в услужении у другого!

Здесь было над чем призадуматься. Лишь бы взбунтовавшиеся мужики не действовали заодно с вероотступниками из Вальдсхута!

Маленький город, лежавший у швейцарской границы, давно уже привлек к себе пристальное внимание властей. Вальдсхут был рассадником крамолы. Тут свил себе гнездо очень опасный человек — Бальтазар Губмайер. Сперва он проповедовал в духе Лютера, но, связавшись с Цвингли, стал решительней. Власти пытались запретить ему выпады против духовенства, но это только увеличило его пыл. Он принялся учить, что светские правители не должны мешаться в духовные дела. Жители Вальдсхута были за него горой. Тогда стало известно, что против города готовится поход. Что было делать? Как раз в это время взбунтовались штюлингенские крестьяне. Губмайер увидел в них союзников. Большой отряд крестьян вступил в Вальдсхут. Сторонники примирения забили в магистрате тревогу. Если так будет продолжаться, то ссору добром не закончить. Губмайеру пришлось перебраться в Швейцарию.

Город направил к властям посольство и просил, чтобы его не подвергали наказанию. Послов встретили упреками и бранью. Они совершенно отравлены ядом ереси, коль осмеливаются в чем-то ограничивать своего законного князя. Чего они хотят? Послы ответили: «Права, и только права!» Их снова осыпали руганью: «Какое там еще право? Ваше право — это ваш князь!» Вальдсхут непременно будет наказан!

Неудача посольства еще больше сблизила вальдсхутцев с крестьянами. Ведь те и другие ищут права — нет, не такого, когда любая прихоть тирана почитается законом, а настоящего, высшего, божьего права!

Размах волнений наводил господ на пугающую мысль о новом «Башмаке». Нужно, пока не поздно, расправиться с бунтарями — послать карателей в штюлингенские деревни и обложить войсками Вальдсхут. План этот был очень хорош, да осуществить его было не просто. Тесная связь крестьян с Вальдсхутом заставляла усомниться в успехе такого похода. Применение оружия могло развязать всеобщую межусобицу, идти на которую Габсбургам сейчас, когда они, воюя с французским королем, завязли в Италии, было слишком несвоевременно и рискованно. Надо было улаживать дело иначе: вступить в переговоры с крестьянами и добиться их разрыва с вальдсхутскими реформаторами. Лучше по отдельности разбирать десятки жалоб, чем столкнуться — упаси бог! — с общей крестьянской программой.

Когда начались переговоры, обсуждение тяжбы шло довольно гладко. Но как только представители крестьян узнали, что их собираются облагать штрафами за участие в бунте, они запротестовали. Князья согласились заменить пеню покаянным шествием: все, кто участвовал в беспорядках, должны направиться к ландграфу и просить прощения.

О повинностях договорились сравнительно легко. Господа пошли на незначительные уступки, зато в главном одержали верх: новшества и отклонения от древних местных обычаев объявлялись незаконными, но все, чему крестьяне издавна были обязаны своим господам, они обязаны делать и впредь.

Радости такое соглашение крестьянам не принесло. Почти все остается по-старому: основное бремя, как и прежде, будет сгибать мужика в три погибели. Господа, выходит, опять правы — каяться должны крестьяне! Особенную ненависть вызывало требование отказаться от союза. Князья и их прислужники знают, чего хотят. Они торопятся лишить мужиков их братского сговора, заставить распрощаться со знаменем, сдать пищали и арбалеты, добытые с таким трудом. Они желают иметь дело не с крестьянским объединением, а с отдельными деревнями, чтобы поскорей вернуться к своему тиранству. Как только они уничтожат этот союз, они наплюют на все грамоты и снова примутся за старое.