Лаврентий Берия - «С Атомной бомбой мы живем!» Секретный дневник 1945-1953 гг

К письму Курчатов приложил список на 23 фамилии. Он просил трёхкомнатные квартиры для себя и А.И. Алиханова, двухкомнатные для Ф. Ланге и И.К. Кикоина и 18 комнат для научных сотрудников, в том числе для А.И. Алиханьяна, А.К. Петржака, Я.Б. Зельдовича, Г.Н. Флерова, В.М. Кельмана, В.П. Джелепова, а также для лаборанта П.И. Мастицкого и механика И.Н. Полякова.

Как уже известно читателю, Первухин вычеркнул Ланге и Кельмана, но и остальным Моссовет показал фигу. И показывал её до января 1945 года, когда замнаркома внутренних дел В.В. Чернышев и будущий незаменимый помощник Берии В.А. Махнев не обратились к Берии со служебной запиской.

Они сообщали, что Моссовет предлагает вместо запланированного для лаборатории № 2 жилого дома по Песчаной улице (в 1,5 км от лаборатории) недостроенный дом по Большой Калужской улице (в 18 километрах от лаборатории), да и тот не раньше декабря 1945 года.

На записке, датированной 9 января 1945 года, Берия через два дня наложил резолюцию: «Тов. Попов (председатель исполкома Моссовета. — С.К.). Надо крепко помочь этой организации. Л. Берия. 11/1.45».

И жилье было наконец выделено.

Забота о людях была для Берии естественной частью его деятельности. Принимать на себя груз забот по обеспечению простого, житейского существования близких он привык с юношеских лет, когда ему надо было содержать мать и сестру в Баку. В том же Баку, уже после революции и установления в Азербайджане Советской власти, молодой Берия занимался устройством быта рабочих, и этот нравственный опыт явно пошёл ему впрок.

Через много лет, в середине 50-х годов, один из сотрудников дважды Героя Социалистического Труда Бориса Глебовича Музрукова — тогда директора Плутониевого комбината № 817, в прошлом директора военного «Уралмаша», а в будущем многолетнего директора ядерного оружейного центра в Сарове, генерал-лейтенанта инженерной службы, — задал своему директору вопрос: «Каким человеком был Берия?» К тому времени Лаврентий Павлович был подло оклеветан и бессудно расстрелян, и без опасений его можно было только ругать. Тем не менее Музруков рассказал собеседнику о том, как, увлёкшись строительством жилья для рабочих комбината, он ожидал получить от Берии нагоняй, а получил похвалу.

Музруков знал Берию ещё по войне, по «танковым» делам. Позднее Берия же привлёк Музрукова к делам «атомным». То есть масштаб Берии как государственной фигуры Музруков — и сам фигура немалая — сознавал в полной мере. И то, что главной чертой в Берии Музруков выделил заботу о людях, говорит о многом.

Собственно, это говорит всё!

У этой отысканной мной в книге о Б.Г. Музрукове давней истории оказалось живое, так сказать, продолжение. Среди моих знакомых есть Людмила Дмитриевна Павлова-Головина. Врач-кардиолог, она приехала на «объект» — в КБ-11, в 1947 году и поэтому хорошо знала всю «саровскую» «верхушку» урановой проблемы: академиков Харитона, Зельдовича, Сахарова…

Знала и директора «Объекта» Музрукова.

Людмила Дмитриевна стала другом семьи Бориса Глебовича, оставаясь и лечащим врачом. Однажды, уже в 70-е годы, её срочно вызвали к Музрукову. Он был плох, и его пришлось выводить из состояния клинической смерти.

И вот когда Музруков благополучно вернулся оттуда сюда, Людмила Дмитриевна решилась задать ему давно мучивший её вопрос: «Борис Глебович, чего тут таить в такой момент, скажите, пожалуйста, как вы относитесь к Сталину и Берии?»

Это был, безусловно, «момент истины», и Музруков ответил так: «Людмила Дмитриевна, никого не слушайте, не верьте никому… Запомните: тем, что мы сейчас с вами разговариваем, что мы живём и что живет страна, мы обязаны прежде всего двум людям — Сталину и Берии».

Но в таком ответе Музрукова 70-х годов виден государственный масштаб Берии. А из истории, рассказанной Борисом Глебовичем за два десятка лет до этого, виден человеческий масштаб Лаврентия Павловича.

И этот масштаб был, надо признать, равновелик его державному масштабу.

Берия мог — по воспоминаниям легендарного изготовителя документов для наших разведчиков, гравёра НКВД Громушкина, знакомясь с аппаратом ГУГБ НКВД СССР в 1939 году, задать вопрос рядовой сотруднице: «Почему такая худая? Болеешь, что ли?» И, получив ответ, что нет, мол, просто худая, тут же отдать приказ начальнику ГУГБ Меркулову: «Отправь её в санаторий. Пусть отдохнёт».

Он мог — уже в должности заместителя председателя Совета Министров СССР, председателя Спецкомитета, в звании Маршала Советского Союза — пригласить к себе в кабинет для личного знакомства молодого, подающего надежды, физика Сахарова и ещё более молодого студента физфака МГУ Олега Лаврентьева, недавнего сержанта. И встретил их стоя, выйдя из-за стола, пожав руку и пригласив садиться. И мог тут же поинтересоваться у на редкость пухлощёкого Лаврентьева: «У вас почему щека распухла? Зубы болят?»

На просьбе о предоставлении отпуска Юлию Харитону он не просто накладывает разрешающую визу, но приписывает: «Обеспечить хорошим лечением».

А его личная забота о быте Сахарова?!

Через много лет, в 1989 году, в московской квартире академика Сахарова он и доктор наук Лаврентьев встретились вновь. И Сахаров — по свидетельству Лаврентьева — много говорил о Берии, вспоминал его. Знавшие Берию лично, Сахаров и Лаврентьев приютились на кухне, а по квартире нагло расхаживали и резвились члены депутатской Межрегиональной группы из легиона разрушителей великой Державы, которую Берия создавал.

Сахаров под конец жизни позволил этой своре воспользоваться своим именем как знаменем, но уже понимал, похоже, что его на излёте жизни просто используют, как походя используют шлюху.

Потому Сахаров, наверное, и вспоминал Берию. Слишком огромным и впечатляющим был контраст между ним и этими.

20 августа 1951 года актриса Юлия Солнцева обращается к Берии с просьбой принять и поддержать её мужа, знаменитого кинорежиссёра Довженко, которого травят в Союзе кинематографистов. Берия никогда не курировал вопросы культуры, он не министр внутренних дел, не министр государственной безопасности. Он — по горло занятый зампред Совмина СССР, курирующий половину экономики и Урановую проблему в придачу.

Однако Солнцева обращается к нему, и он не кладёт просьбу под сукно, а направляет её в секретариат ЦК ВКП(б) заведующему Отделом художественной литературы и искусства ЦК B.C. Кружкову с просьбой помочь, а секретариат Берии берёт вопрос на контроль и дополнительно договаривается с работниками ЦК о том, чтобы Солнцеву там приняли.

Не сразу, но партийные чиновники раскручиваются, и положение Довженко улучшается, о чём сообщается и в секретариат Берии. Значит, работники ЦК знали, что Берия имеет привычку через некоторое время выяснять, как идут дела с выполнением тех просьб, с которыми к нему обращаются люди.