Евгений Матонин - Яков Блюмкин: Ошибка резидента

В этот день они все были голодны… Я дал им семьдесят рублей. И вот начался подлинный Содом. Крики и визг, спор — кому идти за хлебом. Тянут жребий!

И это подпольная квартира революционеров — думалось тогда».

Трудно сказать, насколько бывший подпольщик был искренен в своих оценках почти пять лет спустя, когда его книга издавалась в стране, где у власти стояла партия, фактически разгромившая левых эсеров. Но тем не менее картина впечатляющая.

С Блюмкиным Алексеев-Небутев встретился позже, уже после того, как к власти пришла Директория. Случилось это в Жмеринке, где левые эсеры готовили выступление против петлюровцев. Однажды из Киева «на усиление» прибыли несколько боевиков, и среди них Блюмкин. Алексеев с Блюмкиным должны были выступать на большом митинге железнодорожников. Блюмкин призывал рабочих не сдавать оружие — тогда власти Директории под угрозой расстрела требовали от населения его сдачи. Блюмкин, по словам Алексеева, «говорил долго, красиво, резко и удачно».

Потом состоялись выборы в подпольный ревком. От левых эсеров в него выбрали Блюмкина и Алексеева. В него же вошли и коммунисты. Блюмкин возражал против этого. Теоретический спор быстро перешел на личности. Блюмкин имел от ЦК широкие полномочия и требовал, чтобы те, кто допустил коммунистов в ревком, уехали в Киев. Но его не поддержали. Тогда ему пришлось уехать самому.

Любопытно, что в этой истории они оказались «по разные стороны баррикад» с Николаем Андреевым. Он-то и занял место Блюмкина в подпольном ревкоме Жмеринки. В том же 1919 году Андреев умрет на Украине от тифа.

Жмеринская история происходила, по-видимому, в январе — феврале 1919 года. Во всяком случае, восстание готовилось на 16 февраля 1919-го. Как видно, в то время Блюмкин был негативно настроен к возможности сотрудничества с коммунистами. Действительно, несмотря на общего врага, недоверие между коммунистами и эсерами возрастало. Алексеев-Небутев рассказывает такую историю. Их организация нуждалась в деньгах. Тогда он предложил отправиться в Одессу и, представившись участниками коммунистического подполья, получить средства у тамошней мощной организации большевиков. Были изготовлены фальшивые документы, и Алексеев-Небутев пустился в путь. Впрочем, из этой затеи ничего не вышло — подпольщики-коммунисты что-то заподозрили и денег ему не дали.

Пятого февраля 1919 года части Красной армии заняли Киев. Знаменитый финал «Дней Турбиных» Булгакова[23], когда все главные герои наблюдают из окна своей квартиры с «кремовыми шторами» вхождение в город красных:

«Мышлаевский. Совершенно верно: шестидюймовая батарея салютует.

За сценой издалека, все приближаясь, оркестр играет „Интернационал“.

Господа, слышите? Это красные идут!

Все идут к окну.

Николка. Господа, сегодняшний вечер — великий пролог к новой исторической пьесе.

Студзинский. Кому — пролог, а кому — эпилог».

Что касается Блюмкина, то к его дальнейшей судьбе больше подошли бы слова Николки.

«Я решил явиться в Чрезвычайную комиссию…» Загадки возвращения

Двенадцатого февраля 1919 года, всего лишь через неделю после вхождения в Киев Красной армии, Блюмкин напечатал в газете «Борьба» статью «Об акте Бориса Донского». Она была подписана фамилией «Вишневский».

«Убийством палача Эйхгорна, — писал Вишневский-Блюмкин, — наша партия от имени украинских трудящихся, с одной стороны, совершила устрашающее предупреждение, реальную угрозу мировой реакции, с другой стороны, через голову международной буржуазии апеллировала к классовому сознанию международных трудящихся масс. Она призывала их в свидетели героической борьбы укр<аинских> раб<очих> и крестьян с международными хищниками капитала.

Теперь на празднике трудящихся, на суровом торжестве революции, в момент возрождения Советской власти на Украине, Борис Донской и его высокий акт приобретают еще большее значение и являются как огромный прекрасный исторический символ борьбы за дело соц<иальной> революции».

Блюмкин успел даже сделать что-то вроде партийной карьеры и стал секретарем Киевского комитета Украинской партии левых социалистов-революционеров. Но вскоре «на суровом торжестве революции» положение левых эсеров осложнилось.

После прихода красных украинские левые эсеры оказались в двойственном положении. С одной стороны, они тоже боролись против немцев, гетмана и петлюровцев, а иногда даже рука об руку с коммунистами; с другой — именно в феврале 1919 года на всей территории, где существовала советская власть, прошли массовые аресты членов этой партии. 18 марта 1919 года Дзержинский объявил, что «отныне ВЧК не будет делать разницы между белогвардейцами типа Краснова и белогвардейцами из социалистического лагеря… Арестованные эсеры и меньшевики будут рассматриваться как заложники, и их участь будет зависеть от политического поведения их партий».

Интересна в этом смысле судьба Ирины Каховской. После свержения Вильгельма II она по-прежнему оставалась в тюрьме. Революционная германская власть не решалась освободить террористку, хотя с просьбой о ее освобождении к немцам обращалась партия левых эсеров. После бегства гетмана Скоропадского и прихода к власти Директории Каховскую тоже не выпускали, хотя, по некоторым данным, ей симпатизировал сам Петлюра, а требования освободить ее звучали от большевиков до Махно включительно. И только в конце января 1919 года друзьям Каховской все-таки удалось добиться ее освобождения.

Но тут начались новые испытания. Теперь на нее объявили охоту чекисты. Некоторое время Каховскую прятал красный командир Николай Щорс (герой популярной песни «Шел отряд по берегу, шел издалека, / Шел под красным знаменем командир полка…»). Она вернулась в Москву, но там была арестована. За Каховскую лично вступился Ленин. Ее освободили, но лишь после того, как узнали о планах левых эсеров устроить покушение на генерала Деникина, в то время главнокомандующего Вооруженными силами Юга России, — она тоже должна была принимать участие в этой акции. Как отмечает историк Ярослав Леонтьев, выпуская ее на волю, следователь ВЧК по левоэсеровским делам Романовский взял с нее слово революционерки, что в случае возвращения живой она добровольно явится в тюрьму.

Несколько месяцев Каховская и ее товарищи пытались организовать покушение на белого главкома. Но им феноменально не везло. Когда же — в Ростове-на-Дону — все было готово, опять случилось непредвиденное. Заговорщики один за другим заболели сыпным тифом.