Людмила Анисарова - Новиков-Прибой

Круглов пытается объяснить, кому он нёс обед. Не поверивший матросу офицер требует отвести его к булочнице.

Они попадают в тёмный, сырой подвал. Это настоящая горьковская ночлежка, где никому нет дела до умирающей булочницы. Нищета, беспомощность одинокой старухи потрясают Шварца. А ещё он искренне удивлён поступком матроса:

«— За доброту твою — хвалю. Молодец!

— Рад стараться, ваше высокобродье!

Офицер сделал серьёзное лицо:

— Подожди стараться! Слушай дальше! А за то, что нарушил закон…

Он затруднялся, какое наказание применить к провинившемуся. Нужно было покарать матроса надлежащим порядком, но ему, точно тяжёлый, несуразный сон, мерещилась уродливая, затхлая жизнь подвала и одинокая, забытая богом и людьми старуха. Совесть офицера смутилась, а вместе с нею поколебалась всегдашняя твёрдость и уверенность.

— Да, вот как… — идя рядом с матросом, удивлялся он сам себе.

Простить матроса совсем он тоже не мог: против этого протестовало всё его существо».

Офицер никак не может выговорить слова о наказании, думая о том, что «быть может, во всём мире нашёлся один лишь человек, этот нескладный матрос, который пожалел старуху, умирающую в чужом доме, среди чужих людей».

Наказание, по мнению Круглова, Шварц назначил нестрогое.

Простой сюжет, выстроенный в основном на диалогах, практически не обременённый никакими авторскими рассуждениями и оценками, потрясает своей безыскусной правдой, снова и снова заставляет читателя вспомнить обо всех «униженных и оскорблённых». Рассказ вызывает, с одной стороны, протест, скорбь, сострадание, а с другой — наполняет чувством огромной симпатии одновременно к двум неплохим людям: тщедушному матросу Круглову и благополучному офицеру Шварцу.

С помощью немногих художественных средств (буквально несколько эпитетов и скупой внутренний монолог) автору удаётся показать строгого и справедливого отца-командира, которые никогда не переводились в российском флоте.

Этот короткий рассказ, несущий огромный заряд гуманизма, написан в лучших традициях мариниста Станюковича и русской классики, одна из ведущих тем которой — тема маленького человека — звучит здесь просто и ясно, доходя в любые времена до самого сердца читателя и отзываясь в нём тем самым важным, без чего нет жизни, — любовью к ближнему своему…

Поскольку семья Ангарского проживала в двух маленьких комнатах на первом этаже того же дома, где находилось издательство, Алексей Силыч после работы часто заходил к своему начальнику и они продолжали вести разговоры о корректурах, гонорарах, продажах издаваемых книг.

Николай Семёнович относился к молодому писателю с искренней симпатией, с радостью приветствовал его появление в своём доме: «А вот и победитель бурь пожаловал!» С восторгом встречала Алексея Силыча и маленькая дочка Ангарского Маша. Она оставляла свои игрушки и, пристроившись где-нибудь в уголке, ловила каждое слово бывалого моряка, всегда оживлённого и бодрого, попыхивающего самокруткой, вставленной в длинный мундштук. Гибель русских моряков в Цусимском сражении (об этом говорили особенно часто) трогала её маленькое сердечко, и она напряжённо вслушивалась в подробности, замирая от ужаса и жалости. Не всё понимая, Маша пыталась рассудить, прав ли её отец, постоянно говоривший гостю: «Напишите же вы книгу. Это так необходимо. Важнейшая веха, которую нужно знать потомкам».

Желание напечатать рассказы Алексея Новикова Ангарский выразил при первой же их встрече. Однако Алексей Силыч решил повременить, поскольку считал, что над ними ещё необходимо работать. Тем не менее, не откладывая дело в долгий ящик, он довольно скоро принёс в издательство рукопись «Морских рассказов».

В рукописи Новикова встречались шероховатости, неудачные фразы. Но в целом его рассказы производили яркое и сильное впечатление. Автор писал о том, что пережил и что хорошо знал. В его рассказах привольно плескалось бескрайнее море, притягивающее человека и красотой, и крутым нравом, и одновременно звучала та «суровая правда», которую отметил Горький в рассказе «Порченый».

На очередном заседании книгоиздательства Ангарский выступил с предложением выпустить сборник Новикова. Предложение было активно поддержано Вересаевым, Сергеевым-Ценским, Тренёвым, Телешовым. Однако возник вопрос о необходимости выбора псевдонима для начинающего писателя, поскольку в издательстве уже выходили книги другого Новикова — Ивана Алексеевича.

Ещё на Капри Алексей Силыч примеривал к себе звучный псевдоним «Прибой», которым когда-то подписывал свои яркие статьи капитан 2-го ранга Кладо. По совету Вересаева он объединил свою фамилию с этим словом-символом: оно как нельзя лучше подходило для автора, пишущего о море.

Итак, Новиков-Прибой — это имя должно было появиться на обложке первой книги Алексея Силыча, который тщательно готовил её к изданию, а потом с волнением ждал выхода. Но книге этой не суждено было появиться на свет. С началом империалистической войны усилилась царская цензура, и типографский набор сборника рассказов, автором которых был по-прежнему неблагонадёжный Новиков, осенью 1914 года был рассыпан.

Весной 1915 года Екатерина Павловна Пешкова, хорошо помнившая Новикова-Прибоя по Капри, помогла ему устроиться начальником одного из санитарных поездов Земского союза; чуть позже на другом поезде стала работать и Мария Людвиговна Новикова, которая позже вспоминала:

«Годы 1915–1918 мы с Алексеем Силычем проработали на санитарных поездах Земского союза на должностях заведующих хозяйством санитарных поездов. Поезда наши ездили на фронтовые позиции за ранеными и больными и развозили их по разным городам в тылу России. Так, в течение трёх с лишним лет нашей работы на санитарных поездах мы исколесили всю Россию и побывали почти во всех главных городах страны».

В 1916 году в первом номере журнала «Новый колос» был опубликован очерк Новикова-Прибоя «Погрузка раненых», который даёт нам, во-первых, довольно полное представление о том, как протекала во время империалистической войны (подзаголовок очерка: «Империалистическая война 1914–1916 гг.») жизнь Новикова-человека, а во-вторых, показывает, что Новиков-писатель находит время не просто фиксировать текущие события, а художественно их осмысливать.

Вот автор рассказывает о том, как земский санитарный поезд остановился в 15 верстах от места, где «идёт кровопролитный бой, слышен грохот артиллерии, видны вспышки разрывающихся снарядов». И тут же его суть и призвание художника не позволяют не нарисовать соответствующую картину холодной туманной ночи, свидетельницы и участницы жестокого, противоестественного действа под названием «война»: «Небо беспросветно, заволоклось тучами. Мутный свет фонарей не в силах разогнать тьму, воздух точно наполнен чадом — всё в нём смутно и неопределённо».