Александр Нильский - Закулисная хроника

— Извините меня, mon cher, что я вас потревожил… Я совершенно болен. Целую ночь не спал. Меня мучила неотвязная мысль: за что я вас обидел?!

— Чем это? — удивился я.

— Как чем? Не я ли стеснил вас моим требованием уменьшить цены на бель-этаж?.. В настоящее время, когда я вижу по репетициям, как великолепно идет пьеса, сам нахожу, что действительно мало 15 рублей за бель-этаж. Для «Нерона» эта сумма ничтожна: она может уронить достоинство трагедии. Успокойте меня, назначьте цену дороже.

— Благодарю вас за участие, но теперь изменять цены поздно.

— Почему поздно? Никогда не поздно исправлять свои ошибки.

— Поздно потому, что цены уже утверждены дирекцией.

— Прошу вас ради моего спокойствия, поезжайте немедленно куда следует и постарайтесь, чтобы их не продавали дешевле 25 рублей.

Отправляюсь в театральную контору. Обращаюсь к управляющему А. Ф. Юргенсу:

— Позвольте узнать, Андрей Федорович, подписаны директором представленные мною цены на бенефис, или нет еще?

— Как же, вот они!

— Вышла большая ошибка.

— Какая? в чем?

— Тут поставлена цена на бель-этаж 15 рублей, тогда как нужно поставить двадцать пять.

— Это почему?

— Я сейчас от автора. Он захворал от мысли, что заставил меня назначить такую дешевую цену. Он убедительно просит исправить ошибку и поставить 25 рублей… потому что пьеса слишком хороша.

— Будет ли сбор и по такой-то цене?

— Насчет этого беспокоиться нечего. Все ложи бель-этажа автор берется распродать сам.

— В таком случае скажите ему, что можно Я скажу директору.

И тут же собственноручно переправил на листе цифру 15 на 25.

В сцене на пиру пел огромный хор музыка для которого была написана кем-то специально. Темп ее крайне грустный и монотонный. Я удивился, что хор начинает песню после слов кого-то из действующих лиц: «Начинайте скорее веселый хор».

На одной из репетиций я подошел к автору и спросил его:

— Извините мое недоумение: хор называют веселым, а музыка точно похоронная?

— Как похоронная? Вы, должно быть, mon cher, мало знакомы с римскими нравами. Это самый веселый мотив, который мог быть при Нероне.

Заглавную роль взялся играть Самойлов, прельстившийся, должно быть, эффектным положением героя, который с первого действия начинает мучить и казнить всех своих подданных и последний акт кончает в сообществе двух или трех человек, каким-то чудом уцелевших до эпилога, но в конце кондов, все-таки, погибающих.

Со стихами трагедии Самойлов не церемонился. Облекся он в римскую тогу, голову украсил венком и, выйдя на сцену, говорил все, что только ни взбредет ему на ум. Из пьесы же он не сказал ни одной живой фразы. Представление «Нерона» было утомительно и, несмотря на краткость антрактов, оно кончилось в час ночи.

П. A. Каратыгин с П. И. Григорьевым свои роли кончали в 3 действии, где их Нерон приказывает казнить. Придя в уборную и сбрасывая с себя римское одеяние, Петр Андреевич сказал:

— Вот все отзываются о Нероне дурно, называя его ужасным злодеем, а по-моему это прекрасный человек. Он мог бы проморить нас до конца, а между тем в третьем еще действии над нами сжалился и казнил. Спасибо ему!

Конечно, пьеса не имела никакого успеха и после пятого представления была снята с репертуара на вечные времена.

Как иногда ничтожные пустяки служат основанием крупных неприятностей! Однажды понадобилась мне для бенефиса небольшая трехактная пьеска. Переспросил всех знакомых мне драматургов, но ни у кого из них не было в запасе таковой. Поэтому, вооружась терпением, отправился я рыться в шкафу нашего театрального комитета, членом которого я пребывал долгое время. Покойный П. А. Каратыгин однажды попробовал сделать то же, но, не найдя ничего порядочного, сказал следующий экспромпт:

Из ящика всю выбрав требуху,Я двадцать пять пиес прочел в стихах и прозе,Но мне не удалось, как в басне петуху,Найти жемчужину в навозе.

На этот раз я был счастливее коллеги. Мне попалась весьма занимательная пьеса, называвшаяся:

Странное стечение обстоятельств.

Комедия в 3 дейст. A. Р-на.

(Сюжет заимствован).

Внизу тетради был проставлен адрес автора, какого-то г. Редкина.

Пьеса мне очень понравилась. Я собственноручно несколько исправил ее и совершенно машинально, имея в руке карандаш, зачеркнул слова «сюжет заимствован». Повидавшись с автором, я отдал пьесу играть, и она появилась на афише без вычеркнутой мною фразы о заимствованности сюжета. В этой комедии покойные Линская и Павел Васильев играли так великолепно, что успех с первого же представления был обеспечен. Публика хохотала до слез и бесконечное число раз вызывала автора. Г. Редкин не без достоинства раскланивался из директорской ложи.

Через день появились в газетах отчеты о бенефисе. Один из рецензентов резко выразил неудовольствие, что за переведенную с немецкого пьесу А. Розена, при вызовах автора, развязно раскланивался какой-то неизвестный господин. В конце делался упрек дирекции, что она выдает простые переводы за оригинальные сочинения.

П. С. Федоров сильно встревожился, долго рассуждал об этом в комитете и, в наказание г. Редкину, хотел снять с репертуара его комедию.

— Это недоразумение! — заметил я ему.

— Нет-с, далеко не недоразумение. Это плагиат, за который можно поплатиться репутацией. Я этого автора принужден буду судить. Он ввел в заблуждение дирекцию.

— Но, позвольте, Павел Степанович, — перебил я рассердившегося не на шутку начальника репертуара: — это не г. Редкин ввел в заблуждение дирекцию, а я.

— Как вы?.. Впрочем, да, — вы откопали этого талантливого сочинителя.

— На экземпляре, представленном в комитет, была оговорка, что «сюжет заимствован», а я ее вычеркнул.

— Да какое же вы имели право это сделать? Из-за вас вся дирекция попала впросак.

— Нечаянно.

— Нечаянно? Ну, так я должен вам сказать, что вы оказали медвежью услугу своему автору. После этого скандала его пьеса на императорской сцене представляема быть не может.

Я указал на ее несомненный успех.

— Ничего не значит… Она, следовательно, только потому и хороша, что заимствована… и притом чрезвычайно бесцеремонно.

Наконец, после долгих объяснений, мне удалось отстоять ее дальнейшее появление на сцене, и она сделала много хороших сборов.

В 1875 году, недуманно-негаданно, играл я «Гамлета» (еще в старинном переводе Полевого). Роль эта казалась мне всегда до того трудной, ответственной и непосильной, что я отказывался от нее решительно даже и тогда, когда сама дирекция предлагала мне в ней выступить. Но тут я играл из самолюбия, по капризу.