Кирилл Николаев - Жизнь и смерть Эдуарда Берзина. Документальное повествование

Сложность политической ситуации в стране сказалась на отношении Берзина к заключенным в тот период.

Так, одна группа подписанных им приказов обязывала заместителя директора треста по лагерю Филиппова ужесточить режим содержания осужденных. Берзин запретил выдавать освободившимся из лагеря наиболее теплую и качественную зимнюю одежду — полушубки и кожаные сапоги, «заменяя их, — как сказано в приказе, — полупальто х/б и ботинками кожаными, годными к носке»129.

Директор треста издал приказ, который оценивал как неправильную — практику ряда лагерных отделений, где в случае выполнения производственной нормы на 110 процентов заключенных кормили по стахановской норме. Такая работа, по мнению Берзина, не заслуживала улучшенного питания.

Рядом с этими приказами можно прочитать им же подписанные документы противоположного характера. Он фактически в это же время принял меры по созданию для отдельных групп заключенных более щадящего режима содержания в лагере, улучшения их питания. Так, в сентябре 1937 года он издал приказ, которым значительно увеличил нормы расхода продуктов котлового и ларькового довольствия большинству заключенных.

Этим приказом Берзин почти уравнял количество продуктов, выдаваемых в лагере стахановцам, ударникам и тем, кто только выполнял (а не перевыполнял) производственную норму. Всем им теперь налагалось в месяц 18 килограммов хлеба, 2 килограмма муки и 3 — крупы, 4 килограмма рыбы, подвести граммов сахара и животных жиров, четыреста граммов растительных жиров, 6 килограммов соленых овощей. Стахановцам и ударникам добавляли еще немного мяса или мясных консервов.

Для тех, кто не выполнял производственные нормы, полагался штрафной паек, который был на треть меньше обычного — производственного.130

Берзин также ввел положение, по которому вся низовая лагерная обслуга — культработники, медицинский персонал, работники бухгалтерии и складов формировалась исключительно из самих заключенных. На эти должности нередко назначались осужденные по 58-й статье, а таких в навигацию 1937 года прибыло особенно много. Для них, таким образом, появлялась возможность избежать непосильных физических работ на строительстве автодороги или на полигонах приисков. У них появлялась надежда остаться в живых.

Понятно, что положение о замещении должностей обслуживающего лагерного персонала заключенными Берзин принял не из-за своего гуманного к ним отношения, как это пытаются представить некоторые его биографы. Журналист Н. В. Козлов, писавший роман о директоре Дальстроя в начале 60-х годов, направил письмо председателю Комитета партийного контроля при ЦК КПСС А. Я. Пельше, где высказал мнение о том, что имя Берзина необходимо увековечить в памяти северян, так как тот «был особо — уполномоченным НКВД СССР по Колымскому краю. Но он на этом посту всячески противился действительным указаниям бывшего Наркома внутренних дел Н. И. Ежова и спас жизнь многим невинно осужденным людям.

У меня имеются, — отмечал Козлов, — сотни писем старожилов Колымы, в том числе бывших заключенных, которые называли Эдуарда Петровича Берзина «дедушка Берзин», «нам отец родной».

Что можно сказать по поводу столь категоричного заявления покойного Козлова? Автор был довольно близко знаком с этим очень увлеченным и, безусловно, высоко-порядочным человеком. Думаю, что Н. В. Козлов просто еще не представлял подлинную роль Берзина в реализации карательной политики на Колыме. Документы, на которых пос троена современная оценка Дальстроя, были ему недоступны. Он пользовался только следственным делом на директора треста и воспоминаниями старых колымчан, на которые ссылается в своем письме в ЦК партии. Поэтому у него и сложилась столь односторонняя, очень благостная оценка этого кадрового чекиста.

В предшествующих главах данной работы мы видели, как, если повторить слова Козлова, Берзин «противился» указаниям руководителей ОГПУ, а затем НКВД: он выполнял их с большим усердием. Иначе и быть не могло, ведь он являлся штатным работником советской карательной системы. Причем, далеко не рядовым работником.

Что же касается попыток изобразить директора Дальстроя этаким добрым «дедушкой», нужно помнить, что в 1934 году ему исполнилось только 40 лет. Старшая из двух детей Берзина, дочь Мирдза, в 1937 году окончила девятый класс средней школы, а сыну Пете было в это время лишь 14 лет. Даже самые молодые из заключенных, 18–20-летние, по возрасту годились Берзину в сыновья, а многие — были ровесниками и даже старше его. Поэтому ни в лагере, ни за его пределами просто не могло быть взрослых людей, которые бы воспринимали сорокалетнего мужчину в качестве «дедушки».

И Берзин относился к заключенным не как «дедушка», а как руководитель производства, который должен беречь рабочую силу. В 1937 году директор Дальстроя принял решение о том, чтобы низовая лагерная обслуга набиралась из заключенных только потому, что сильно урезанные наркоматом ассигнования тресту диктовали необходимость жесточайшей экономии. Если на все эти должности — поваров, кладовщиков, фельдшеров и других мелких служащих вербовать на материке вольнонаемных граждан и привозить их на Колыму, здесь нужно было бы построить еще столько же жилья, сколько уже было в Дальстрое. Для них нужно открывать столовые и магазины, клубы и больницы, школы — для их детей и так далее. Такой возможности у Берзина просто не было.

Ведь у него не хватало вольнонаемных даже для замещения всех должностей в охране лагерей: половина стрелков практически всех лагпунктов и подлагпунктов в 1937 году являлась в то же время заключенными. На первый взгляд, это было абсурдное положение. Но объяснялось оно тоже элементарной нехваткой жилья для вольнонаемных стрелков и неразвитостью всей социальной структуры в поселках треста.

С весны 1937 года, одно за другим, в Москве и на Колыме происходили события, все больше нагнетавшие атмосферу обреченности вокруг фигуры Берзина. Как враги народа были репрессированы крупные партийные и государственные работники, с которыми он поддерживал тесные деловые и дружеские отношения.

Дальневосточники Лаврентьев, Крутов и Дерибас, только недавно побывавшие в Нагаево, были арестованы.

Среди близких Берзину людей был Я. Э. Рудзутак — секретарь ЦК партии, потом заместитель председателя Совнаркома, член Политбюро. Их дружба сложилась еще в 20-е годы. Оба латыши, они хорошо понимали друг друга, часто виделись, вместе отдыхали. 24 мая 1937 года Рудзутак был арестован. Ему предъявили обвинение в шпионаже и заговорщической деятельности.