Игорь Минутко - Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха

В 1923 году Сорбонна присуждает Юрию Николаевичу Рериху степень магистра индийской филологии.

Но мы, дамы и господа, забежали с вами несколько вперед.

Пока что на дворе все еще 1920 год, май.

А Юрий Рерих — студент Лондонского университета, а значит, его жизнь состоит не только из интересных и плодотворных занятий, но и появляются новые знакомые. Среди вольных слушателей университета оказался соотечественник, Владимир Шибаев. Студенты в своей среде, правда, за глаза звали его Горбуном. И действительно, этот подвижный, приветливый, нервный человек был горбат: в раннем детстве нерасторопная нянька уронила его на пол, травмы позвоночника сразу не определили — и вот результат… Владимир Анатольевич родился в Риге — свою биографию он поведал Николаю Рериху в первый же день знакомства (казалось, что он старался говорить торопливо, без пауз, дабы избежать расспросов) — в 1898 году в семье русского фабриканта средней руки и немки. Он одинаково свободно владел русским и немецким языками, знал английский, но страстью его были Восток и восточная мудрость, оккультные знания, тибетские тайны, и поэтому вполне естественно, что после того, как старший сын рассказал отцу о новом знакомом, Владимир Шибаев был приглашен на «русский чай» и попал на спиритический сеанс, который давала Елена Ивановна.

Горбун и знаменитый художник сразу понравились друг другу, быстро сошлись, прежде всего на почве обшей страстной увлеченности оккультизмом, Востоком и Индией. Они начали встречаться чаше, их дружеские беседы становились все продолжительнее, и однажды Николай Константинович Рерих сказал, когда в столовой, где закончился ужин, они остались одни:

— Владимир Анатольевич, у меня к вам деловое предложение.

— Интересно! — воскликнул уроженец Риги, я теперь вольный слушатель Лондонского университета. — Я вас внимательно слушаю.

— Не согласитесь ли вы стать моим секретарем по научной части? Я имею в виду прежде всего все, что связано с Востоком, с Индией, — он помедлил, — и с грандиозной проблемой, которую мы с вами уже обсуждали: Индия и Россия.

Господин Шибаев несколько замешкался с ответом: похоже, предложение застало его врасплох; он сидел на стуле, потупившись, опустив голову, и его горб был особенно заметен.

— Очень заманчивое предложение, Николай Константинович, — наконец сказал он. — Чрезвычайно заманчивое! Разрешите мне над ним подумать некоторое время?

— Я вас не тороплю.

— Вот разделаюсь с накопившимися делами… Нет, просто… Я не знаю, как вас благодарить!

— Пока что не за что, Владимир Анатольевич.

…Забегая вперед, следует сказать, этот короткий разговор для Николая Константиновича Рериха и для дела всей его жизни имел грандиозные последствия.

Между тем наметился просвет в непонятно запутанной истории с визами в вожделенную Индию. За получение их ходатайствовали многие известные представители художественной элиты Англии, которые успели стать или поклонниками, или друзьями выдающегося русского живописца. И 13 мая 1920 года, когда Николай Константинович в очередной раз появился в английском Министерстве иностранных дел, вежливый молодой чиновник в строгом костюме, в белоснежной рубашке и при галстуке, несмотря на внезапно случившуюся после весенних дождей жару, сказал:

— Думаю, господин Рерих, все подходит к благополучному концу. Осталась самая малость: две второстепенные подписи. Потерпите еще два-три дня. И считайте, что визы в Британскую Индию у вас в кармане.

И на радостях — наконец-то! — Николай Константинович Рерих, всегда рассудительный, основательный, принимающий решения только после того, как все взвешено (безусловно, прав немецкий агент Маг), вдруг поспешил: купил билеты в каюту-люкс на пароходе «Георг Третий», отплывающий 12 ноября 1920 года в Бомбей.

А через неделю в почтовом ящике, среди разнообразной корреспонденции, газет и журналов был обнаружен конверт из английского Министерства иностранных дел: в нем содержался официальный отказ в возможности отправиться Рерихам в Индию. И дело даже, оказывается, не в визах, а совсем в другом: «Британское правительство, — говорилось в документе, — в данное время не может разрешить проведение экспедиции в глубь Индии, особенно к границам с Китаем и Тибетом, в связи со сложной политической обстановкой в этом регионе…» Расплывчатые доводы и рассуждения на эту тему заняли полторы страницы скучного, абстрактного, бездоказательного текста. Все, очевидно, было сочинено ради заключительной фразы: «В связи с вышеизложенным английская администрация Индии не может гарантировать безопасности членам экспедиции и сохранения имущества».

Удрученный неудачей Николай Константинович не находил себе места. Несколько дней он не появлялся в своей мастерской, но и работать не мог, чего с ним никогда раньше не случалось. А срочной работы было много: он создавал декорации к балетам Сергея Павловича Дягилева, с которым сотрудничал еще с дореволюционных петербургских времен.

«Нет! — приказал он себе в тот вечер. — Надо идти на репетицию, все решим и обсудим с Сергеем на месте».

С утра Николай Константинович ничего не ел — не было никакого аппетита, и только сейчас, подходя к залу, где репетировал Дягилев, он решил наскоро перекусить в уютном кафе, расположенном рядом, в полуподвале старинного двухэтажного дома с высокими трубами, освободить которые от сажи могут только трубочисты.

Наверно, сегодняшнее число живописец запомнил только потому, что рядом с дверью в буфет висела короткая афиша: «Русские балеты Сергея Дягилева. Сегодня, 24 мая 1920 года представляем „Жизель“ и второй акт „Лебединого озера“. Посмотрел на афишу Николай Константинович, и почему-то врезалось в память это число — 24 мая 1920 года. А если ближе к истине, словцо это „почему-то“ совсем здесь неуместно. Неспроста, неспроста память сию дату закрепила. Весьма значительным, судьбоносным в жизни Рериха оказался этот майский день.

Итак, российский живописец и философ (он, безусловно, тоже русский философ, как Рабиндранат Тагор в Индии) не успел сесть за столик и приступить к незатейливому ужину, как к нему почти бесшумно подошли, и за спиной прозвучал мужской, вкрадчивый голос:

— Вы разрешите, Николай Константинович?.. — говорили по-русски, и слова сопровождались непонятным металлическим постукиванием. Уже ночью, вспоминая неожиданного собеседника, Николай Константинович называл его про себя «железными челюстями».

— Да, извольте!

Глава 8

ЛОНДОН, 24 МАЯ 1920 ГОДА

Он уже больше двух недель наблюдал за «объектом», знал все его перемещения по городу, круг знакомых, с которыми встречался опекаемый, и это кафе посетил не раз: чем-то полюбилось Рериху небольшое помещение с четырьмя столиками и приветливой хозяйкой за стойкой. Сегодня Владимиров решил: «Пора».