Виктор Буганов - Булавин

— Батюшка Илья Григорьевич да Василий Большой Лаврентьевич Поздеев! За что вы напускаете на меня атамана Лукьяна Максимова с войском и с калмыки, которые били на меня с воровским его войском? И я с ним, Лукьяном, попрятились (от «пря» — спор, стычка. — В. Б.), и он, Лукьян, от меня с войском, покиня денежную казну и пушки, побежал в Черкаской. И чтоб ты, Илья, и Василий по моему прошению ево, Лукьяна, с старшинами — с Ефремом Петровым, о Обросимом Савельевым, с Микитою Соломатою, с Иваном Машлыченком — дали на поруки или, сковав, держать велели.

Вероятно, Зерщиков и Поздеев Большой сыграли какую-то роль в аресте названных старшин. Недаром, когда Булавин вошел в Черкасск и начались казни и ссылки его противников, Зерщикова и Поздеева Большого не тронули; только младшего Поздеева сослали.

Арестовывал старшин Игнатий Некрасов, ставший одним из ближайших сподвижников Булавина, убежденный раскольник, стойкий противник царских воевод, всех неправедных начальников. Он отвез их в Рыковскую станицу, где остановился у своего брата Булавин. Здесь по приказу Кондрата всех старшин наказали плетьми и посадили «за караул».

Вскоре Булавин созвал круг в Черкасске. Казаков собралось много — глазом не охватишь. Булавин, окруженный помощниками, стоял на возвышении. По его знаку в круг ввели Лукьяна Максимова и других арестованных. Булавин поднял руку и, когда стихло, начал громко говорить:

— Господа казаки! Все вы помните, как в прошлом 707-м году осенью в Черкаской по посылке московских бояр пришел князь Долгорукий с офицерами и солдатами для сыску новопоселенных на Дону беглых людей. А они, — Булавин указал на старшин, стоявших, понурив головы, у помоста, — тех новоприхожих людей за взятки у себя принимали и укрывали в домах своих и зимовьях; а те на них работали. А полковника Долгорукого мы убили не собою, а с их совету. — Булавин снова ткнул пальцем на Максимова.

— Знаем!

— Слыхали про то!

— Говори дальше!

— А потом они, Лукьян и старшина, положили в том вину на меня на одного и ходили на нас войною, многих побили и в воду сажали, вешали и носы резали. А городки наши по Донцу и запольным рекам сожгли и разорили. А делали они такое злое дело, норовя и угождая московским боярам и воинским начальникам.

— Смерть им!

— Изменники! Ироды проклятые!

— Сколько людей загубили!

— А когда мы по совету с рыковскими, скородумовскими и другими казаками входили на остров по мосту, и в те поры Лукьян стрелял по нас из пушки, из-за перил, от своего атаманского дома. И за те свои вины и измены достойны они...

— Ты сам изменник! — Из середины толпы взметнулась рука со сжатым кулаком, потом другая. — Не добрался до тебя Долгорукий! Другие доберутся!

Булавин смолк, его горящий взгляд устремился в сторону кричавших. Там началась возня, свалка — казаки повалили, кого-то на землю; с помоста видно было, как они остервенело бьют кулаками, нагайками, а кого — не рассмотришь издали. В толпе нарастал шум. Булавин остановил крики:

— Господа казаки! С теми крикунами разберемся потом, держите их крепче. Решим главное: Лукьяна Максимова, Ефрема Петрова и других изменников казнить смертью! Любо?

— Любо! Любо!

— Правильна-а-а!!

— Смерть лиходеям!!

— А казнь им, — твердо и властно говорил Булавин, — отсечь головы при всем народе. И быть у той казни Игнату Некрасову. — Он повернулся к нему, и тот согласно кивнул головой. — А старшин Василия Поздеева Младшего, Увара Иванова и иных, всего человек с двадцать, вы их знаете, — он показал на кучку старшин, стоявших недалеко от Максимова и других, приговоренных к казни, — тех всех вместо казни послать в верхние казачьи городки с женами и детьми в ссылку навечно!

Круг согласился и с этим предложением Булавина. Атаман снова поднял руку:

— А теперь ведите сюда тех крикунов.

Казаки расступились, и к помосту подвели двух человек; их крепко держали несколько дюжих молодцов.

— Кто вы такие?

— Казак с Медведицы, — один из них смело смотрел на Булавина, — зовут Семен Кобыльский. Говорил и сейчас скажу: ты — вор и изменник...

— Замолчи, прихвостень боярский! — Глаза Булавина сузились, потемнели. — Эй, казаки, заткните ему глотку! — Молодцы встряхнули его как следует, и Булавин перевел взгляд на другого. — Ну, твоя очередь.

— Савелий Чекунов, — отвечал второй, понурив голову, — из Паншина городка.

— Так. Значит, со старшинами-изменниками вместе стали? Ну что ж, — рубанул воздух ладонью, — вместе вам и на смерть итти. Посадить их в воду!

— Правильно!

— Там самое им место!

Круг закончился, и его участники расходились по своим станам и куреням. Обсуждали события дня, спорили, кричали. Другие отмалчивались, думали свое, качали головами. Чувствовалось, многих брали сомнения. Но вслух говорить о том боялись: большинство казаков — верховских, голутвенных — на стороне Булавина; у него много прибеглого, набродного люда — крестьян, дворовых, работных людей, бурлаков; да мало ли — всех и в голову не вместишь; смотри-ка, сколько народу привел — тыщ с двадцать, поди. Сила!

Группа повстанцев во главе с Некрасовым повела из круга Максимова и других старшин. Всем им отрубили головы. Двух крикунов утопили. Булавина при казни не было — уехал к брату в Рыковскую станицу, оттуда — в свой лагерь. В последующие дни отправляли в верховские городки других старшин. Третьи сидели «на чепях» под арестом. На кругах, которые ежедневно собирали восставшие, бушевали страсти. На одном из них решался вопрос о дележе добычи — имущества казненных старшин и прочего.

— Побрать, — кричали голутвенные, — пожитки Лукьянова и старшинские, раздуванить!

— Всех природных черкаских казаков побить и пожитки их взять на дуван!

— Правильно! Всех! Всех!

— Казаки! — Булавин выступил вперед. — Правильно вы говорите. Пожитки из домов Максимова и других старшин мы взяли и будем дуванить.

— Что медлить!

— Давай дуванить!

— В сей час и начнем! — Булавин оглянулся на своих помощников. — Вот они и куренные атаманы будут то делать. Дело это решенное. Но есть и другие.

— Какие?!

— Говори!

— Не все атамановы и старшинские пожитки в их домах остались. В расспросе Максимов мне говорил, что многие пожитки отвезли они тайно в Азов на сохранение. И о том надобно отписать губернатору Толстому, чтоб те пожитки вернули к нам в Черкаск.

— Правильно!

— Пусть вернут бояре!

— Не вернут, на Азов походом пойдем!

— Не спрячутся!

— А еще, — продолжал Булавин, — скажу о церковной казне: взяли мы церковных денег 20 тысяч рублей. И решили мы те деньги дать вам на жалованье.