Матвей Гейзер - Михоэлс

На обратном пути они зашли в маленький ресторанчик. Хозяин встретил гостей с радостью. Но Хорава охладил его:

— Это потомок поколений великих портных, живших когда-то на этой улице! Пусть не обидятся на меня мои одноплеменники, но таких портных, какими были евреи с этой улицы, никогда не было, нет и не будет во всем мире.

— Это видно по твоему костюму, — с улыбкой заметила Верико.

— Я о другом хочу рассказать нашему гостю. Этого не помнит даже Верико, — улыбаясь сказал Хорава. — Событие это произошло, кажется, в 1840 году. Староста или начальник тифлисских портных…

— Они назывались устабаши, — сказала Верико. — А ты говоришь — я не помню.

— Так вот, — продолжил Хорава, — эти устабаши обратились с письмом лично к барону — фамилии не помню — главному представителю России на Кавказе с просьбой выселить из Тбилиси всех евреев-портных. И знаете, что сделал этот барон? Обратился к высшему начальству, написав, что «жалоба на евреев лишь доказывает, что евреи в мастерствах своих превосходят других ремесленников. Да и вообще они городу не только нужны, но и необходимы».

Хозяин ресторанчика поднес гостям напитки:

— Тост уже сказал Акакий.

Когда ГОСЕТ уезжал из Тбилиси, Верико Ивлиановна и Соломон Михайлович под мелодию еврейской народной песни «Дядя Эля» «прошлись» в танце от первого вагона до девятого…

«А в будущем году вы непременно приедете к нам, — продолжала Верико. — Грузины и евреи России отметят в 1935 году замечательный юбилей. Когда в 1835 году появилось „Положение о евреях“, не включившее город Тбилиси в число местностей, открытых для евреев, управляющий города возбудил ходатайство об „оставлении на месте водворившихся евреев, особенно тифлисских, т. к. люди сия сколько полезны здесь, столько и необходимы…“.

Приезд вашего театра подтвердил правоту слов, написанных 99 лет тому назад».

А потом, уже прощаясь, Верико Ивлиановна сказала Михоэлсу: «Тбилиси — не просто город. Это — сердце, которое безошибочно чувствует людей. Тбилиси любит вас, Соломон Михайлович. Существует у нас в Грузии предание о том, что царский наш род Багратионов восходит к библейскому царю Соломону. Теперь я верю, что это так, дорогой Соломон Мудрый. Мы всегда ждем вас».

С трудом сдерживая слезы, Михоэлс расцеловал ее и тихо произнес: «Сердце мое, Верико!»

«Как я был счастлив, Верико, в Тбилиси! Вы вернули меня к жизни», — позднее написал он.

Когда Михоэлс погиб, одна из первых телеграмм с соболезнованиями пришла из Тбилиси от Верико Ивлиановны. Несколько слов сочувствия, а вечером 17 января она позвонила Анастасии Павловне и долго беседовала с ней по телефону. Среди прочих утешений она сказала: «Мы с вами счастливые женщины. Мы обе любили, обожали замечательного человека. Слово „актер“ — лишь часть этой Личности. На тризне я всегда буду с вами. А если не удастся приехать в Москву, то пойду гулять по улочкам старого Тбилиси. Радом со мной будет Соломон Михайлович. Он будет напевать мне напевы, которые он называл каким-то красивым словом — хасимские (наверное, хасидские. — М. Г.), а я ему буду петь грузинские песни, которые, я знаю, он любил так же, как и еврейские. Встречу с Михоэлсом мне послали небеса как подтверждение встречи двух народов — грузин и евреев».

В начале 50-х, когда имя Михоэлса шельмовали, а по сути — проклинали в советской прессе, Верико Ивлиановна находила способ каждый год 13 января дать знать о себе Анастасии Павловне, и не просто словесно — через своих друзей и знакомых в Москве она помогала ей материально. Что может быть благороднее? Думается, когда-нибудь имя Верико Анджапаридзе появится на аллее Праведников в Яд Ва-Шеме в Иерусалиме.

ЗДРАВСТВУЙ, БРАТ ИРАКЛИЙ

В конце 30-х годов художественный совет ГОСЕТа решил осуществить давнишнюю свою мечту: поставить спектакль «Испанцы» по Лермонтову. Переводчиком был приглашен Самуил Галкин, Консультантом — Ираклий Андроников, признанный уже тогда лермонтовед. Древо знаменитого грузинского рода Андроникашвили восходит к династии греческого императора Андроника-Комнена. О нем упоминает Осип Мандельштам в стихотворении, посвященном своей возлюбленной — княжне Саломее Николаевне Андрониковой, родной тетке Ираклия Андроникова:

Дочь Андроника Комнена,Византийской славы дочь!Помоги мне в эту ночьСолнце выручить из плена,Помоги мне пышность пленаСтройной песней превозмочь,Дочь Андроника Комнена,Византийской славы дочь!

Потомок царя Комнена, вошедший в русскую культуру как Ираклий Андроников, был сыном Луарсаба Николаевича Андроникашвили — уважаемого в Тбилиси юриста. Ираклий более всего увлекался творчеством Лермонтова. Это и послужило поводом для его знакомства с Михоэлсом. Вот как вспоминал об этом Андроников: «Произошло это в 1935 году в Пименовском переулке, в подвальчике, где тогда помещался Московский клуб мастеров искусств. Соломон Михайлович вместе с женой своей, Анастасией Павловной Потоцкой-Михоэлс, пришел на мой вечер… После этого мы встречались не раз, но в новую фазу знакомство вошло только лет через пять, когда Михоэлс предложил мне, как специалисту по Лермонтову, консультировать постановку лермонтовских „Испанцев“, над которыми собирался работать Еврейский театр…» Во время одной из бесед о будущем спектакле Михоэлс попросил Андроникова прочесть самое любимое его стихотворение Лермонтова, на что Андроников сказал: «Нам придется тогда здесь сидеть до утра», а потом все же прочел «Клянусь я первым днем творенья».

В тот день Михоэлс «заманил» Андроникова в свою гримерную — там был Зускин — и попросил рассказать им что-то неведомое о Лермонтове. Андроников заговорил о «Балладе» Лермонтова и, уловив, что и Михоэлс, и Зускин об этом стихотворении слышат впервые, подробно рассказал историю его создания девятнадцатилетним поэтом. И тут же продекламировал его наизусть.

Куда так проворно, жидовка младая?Час утра, ты знаешь, далек…Потише — распалась цепочка златая,И скоро спадет башмачок.

Вот мост, вот чугунные влево перилаБлестят от огня фонарей;Держись за них крепче, — устала, нет силы…Вот дом — и звонок у дверей.

Безмолвно жидовка у двери стояла,Как мраморный идол бледна;Потом, за шнурок потянув, постучала, —И кто-то взглянул из окна.

И страхом и тайной надеждой пылая,Еврейка глаза подняла…Конечно, ужасней минута такаяСтолетий печали была.

Она говорила: «Мой ангел прекрасный,Взгляни еще раз на меня,Избавь свою Сару от пытки напрасной,Избавь от ножа и огня.

Отец мой сказал, что закон МоисеяЛюбить запрещает тебя.Мой друг, я внимала отцу не бледнея,Затем, что внимала любя.

И мне обещал он страданья, мученья,И нож наточил роковой,И вышел… Мой друг, берегись его мщенья, —Он будет как тень за тобой.

Отцовского мщенья ужасны удары,Беги же отсюда скорей!Тебе не изменят уста твоей СарыПод хладной рукой палачей.

Беги!..» Но на лик, из окна наклоненный,Блеснул неожиданный свет,И что-то сверкало в руке обнаженной,И мрачен глухой был ответ.

И тяжкое что-то на камни упало,И стон раздался под стеной, —В нем все улетающей жизнью дышало,И больше, чем жизнью одной!

Поутру, толпяся, народ изумленныйКричал и шептал об одном:Там в доме был русский, кинжалом пронзенный,И женщины труп под окном.

Вениамин Львович, обращаясь к Андроникову, сказал: «Сейчас в зале идет репетиция спектакля „Суламифь“. Почитайте актерам эту „Балладу“. Уверен, это поможет им в работе над „Испанцами“».