Лев Успенский - За языком до Киева

Вероятно, это нельзя все же считать личным произволом каких-то легкомысленных людей. Вероятно, такие имена по-своему закономерны. Все дело в том, что, давая месту имя, человек никогда не исходит и не может исходить исключительно из тех признаков, которые заложены в самом месте. Вольно или невольно, он учитывает (и вносит в имя) свое отношение к месту, свои чувства, которые оно в нем вызывает. А какими именно будут эти эмоции, окрашивающие топоним, — уже дело десятое… Потому что каждому человеку и каждому коллективу людей их эмоции много понятнее и гораздо ближе, нежели самые возвышенные и глубокие ощущения других людей, живущих в иных условиях, движимых иными культурными навыками и привычками, понимающих окружающее их под другим углом зрения.

Иначе люди и впрямь давно отказались бы от всех иных видов топонимики, кроме топонимики счетной. Разъезд № 68 было бы в их глазах правильнее, чем станция Африканда, и мыс Любви превратился бы в какой-нибудь «третий» или «восьмой» мыс. Но такого не случается. И — прекрасно.

СРЕДИСЛОВИЕ

Когда повестка заседания исчерпана, принято приступать к обсуждению последнего пункта: «Разное». Нередко случается, что именно тут-то и всплывают самые интересные, если не самые важные, вопросы.

Пишущий популярную книгу по топонимике — не строгий курс науки и не сжатое введение в нее, а только лишь писательские, литераторские заметки о ней — просто не может «исчерпать свою повестку» за полной ее необозримостью. Вот только право поставить точку на главном и перейти к «разному» в любой момент за ним сохраняется. Я и перейду, хоть и не «исчерпал повести».

Почему ее нельзя исчерпать?

Топонимика — наука не просто живущая, но еще наполовину пребывающая «ин стáту насцéнди» — в становлении.

Еще не уточнены окончательно ее границы. Еще можно по-разному судить и о ее возможностях и о ее целевых установках: от чисто теоретического аспекта до вполне практических «польз».

Еще наподобие семи городов, оспаривавших право считаться родиной Гомера, по меньшей мере три науки (пожалуй, осторожнее будет сказать — три группы наук) нет-нет да и рвут ее на части, претендуя на роль ее родительниц и воспитательниц, на право определять ее направление и самый метод ее исследований.

Языковеды иронизируют над историками, пытающимися опубликовать топонимические работы. Историки подвергают сердитой критике деятельность лингвистов, воспаряющих над морем исторических фактов на крыльях своих умозрительных построений. Географы, исходя из того, что речь идет не о каких-либо иных, а о географических именах, весьма сомневаются, чтобы суждения о них были подведомственны кому-либо, кроме них, географов…

Кто же из них прав и на кого следует ориентироваться начинающему топонимисту?

Очень большой французский языковед-топонимист Альбер Доза, говоря о топонимистах историках и географах, с ядовитым сарказмом и не без некоторой справедливости утверждает:

«Любое собственное имя, географическое в том числе, есть слово. Как таковое, оно существует, рождается, умирает, претерпевает изменения в системе того языка, который его создал, и под воздействием других языков, могущих вмешаться в его жизнь. Оно подчиняется языковым законам, управляется только ими. А судить о них, и значит, и о нем самом, разумеется, могут только языковеды».

В самом деле. Есть у Ги де Мопассана рассказ ничуть не топонимического содержания — «Избранник госпожи Гюссон». Может быть, вы помните его?

Молодой недотепа, по флегматичности натуры и лени не поддавшийся никаким свойственным юности порокам, получает установленную почтенной дамой премию за добродетель. Впервые в жизни он окружен почетом и роскошью, пирует на своем торжестве. Он напивается до положения риз, отправляется в «веселый дом» и навсегда становится пьяницей и распутником. Таков рассказ. Какая уж тут топонимика!

Но повесть о балбесе начинается с беседы между автором и жителем городка ЖИЗОР, его страстным патриотом-знатоком.

«Он взял меня под руку и потащил по улицам.

— Жизор, город с четырьмя тысячами жителей на границе Эрского департамента, упоминается еще в „Записках“ Цезаря: ЦЕЗАРИС ОСТИУМ, потом ЦЕЗАРЦИУМ, ЦЕЗОРЦИУМ, ГИЗОРЦИУМ, ЖИЗОР… Успокойся, я не поведу тебя осматривать следы римского лагеря, сохранившиеся до сих пор…»

Человеку со стороны такие россказни могут показаться нелепой болтовней: что общего между древнеримским словосочетанием и современным французским топонимом?

Но языковед иначе относится к этим «овидиевым метаморфозам». Он требует только, чтобы каждый переход от одной формы слова к другой соответствовал законам исторической фонетики данного языка или нескольких языков, если имя передавалось от народа к народу.

Тот же Альбер Доза обращается к своим читателям с провокационным вопросом: поверят ли они, что городок ГАП на юге Франции некогда носил римское имя ВАПИНКУМ (нечто вроде Воняловки) и что его теперешнее название есть продукт закономерной эволюции древнего топонима?

Понимая, что на слово ему мало кто поверит, он приводит лесенку изменений, подчеркивая, что каждая ступень, каждый «скачок» обусловлен, и мало того что обусловлен, в данном случае удостоверен точными записями, найденными в исторических архивах. Эта лесенка такова: Вапинкум — Ваппум — Ваппу — Гап.

Имя должно было изменяться именно так, как изменялось и иначе измениться в данных языковых условиях не могло.

Следовательно, если бы в архивах Франции не обнаружилось никаких записей, языковед мог бы, отправляясь от современного Гап, теоретически восстановить древнее Вапинкум и, наоборот, установив, что в римские времена какой-то поселок в трансальпийской Галлии звался Вапинкум, указать именно на Гап, как на его далекую трансформацию.

Языковед, и только языковед! — так полагает Доза.

Но вот выступают историки… с обвинениями против чистых языковедов.

Бывает, говорят они, что лингвисты даже весьма высокой квалификации, создав ту или другую теорию взаимодействия языков далекого прошлого, начинают, пользуясь своими законами, подгонять под нее наблюдения. Ход их размышлений остается логичным, беда только в том, что логика базируется на априорных выдумках, а не на исторически точных фактах.

Академик А. Соболевский был крупнейшим знатоком истории русского языка. Но он увлекся теорией, согласно которой славянам на огромном пространстве территории современной России предшествовали скифы. Он с жадностью искал в топонимике следов милых ему скифов и пришел в восторг, обнаружив в северной Смоленщине, в глухих лесах, местность, именуемую СИБИРЬ, населенную людьми, которых соседи почему-то зовут «сячкáми». Он увидел в слове отголосок древнейших времен. Несомненно, в тех местах побывало одно из скифских племен — сáки! И та Сибирь, азиатская, и эта Сибирь, смоленская, обязаны своим бесконечно древним названиям далекому прошлому и скифам. Иначе откуда такое совпадение?