Валентин Рунов - Легендарный Корнилов. «Не человек, а стихия»

Ночной разговор с лидерами советской власти Духонин расценил по-своему. Через несколько часов после его окончания он телеграфировал бывшему военному министру: «Из поставленных мной ребром вопросов и из полученных ответов я совершенно ясно увидел, что народные комиссары на свой Декрет о мире не получили абсолютно никаких ответов, их, очевидно, не признают. При этом условии они сделали другую попытку к открытию мирных переговоров через посредство главнокомандующего, надеясь на то, что со мной, как законной военной властью, будут разговаривать и противники, и союзники…»

О своей отставке он также имел вполне определенное мнение. В той же телеграмме он писал: «Я считаю, что во временное исполнение должности главковерха я вступил на основании закона, ввиду отсутствия главковерха. Могу сдать эту должность также в том случае, если от нее буду отстранен, новому лицу, на нее назначенному в законном порядке, то есть указом Сената… являющегося высшим блюстителем законности в стране, досель не упраздненным». Из данной переписки видно, что действия Духонина в тот период были вполне осознаны и опирались на нормативные акты, которые новая власть еще не успела официально отменить. При этом Верховного главнокомандующего трудно было доказательно обвинить в контрреволюции, особенно пока его власть еще распространялась на некоторую часть армии. Требовалось, прежде всего, лишить его этой власти, отняв ее руками самих же солдат.

10 ноября в Могилеве стало известно, что большевистское правительство через своих представителей на фронтах разрешило войскам самостоятельно заключать перемирие с противником, не спрашивая на то позволения Ставки. Переговоры могли вести выборные органы, начиная с полковых комитетов, на любых вырабатываемых ими условиях. И только подписание окончательного договора о перемирии правительство оставляло за собой. Подобной практики прекращения войны мировая история до того времени не знала…

Узнав о такой миротворческой инициативе Советов, Духонин был потрясен. «Сегодня они (большевики) распространили радиограмму о том, чтобы полки на позициях сами заключали мир с противником, так как иного другого способа у них нет, – возмущенно телеграфировал он бывшему начальнику Генерального штаба Марушевскому. – Этого рода действия исключают всякого рода понятие о государственности, означают совершенно определенную анархию и могут быть на руку не русскому народу, комиссарами которого именуют себя большевики, а, конечно, только Вильгельму».

Реакция Смольного последовала незамедлительно. Уже вечером того же дня в войсках и даже в Могилеве появились газеты, сообщавшие об отстранении Духонина от должности Верховного главнокомандующего и объявлявшие его вне закона. Это означало, что приказы бывшего генерала не имеют силы, а сам он мог быть арестован или даже убит любым гражданином. Такая формулировка в то смутное время была равнозначна смертному приговору.

Декрет о мире делал свое дело. Власть Ставки стремительно падала, фронт неудержимо разваливался, все, сопротивлявшееся этому процессу, беспощадно уничтожалось. Солдатские массы, казалось, в одночасье сошли с ума, враз забыв обо всем, кроме желания поскорее вернуться домой для дележа помещичьей земли, буржуйских фабрик и заводов, наведения «революционного порядка» в тылу. Правда последний термин каждый понимал по-своему. Поэтому солдаты не расставались с оружием. Войсковые запасы грабились. В штабах царил полный беспорядок. Солдатские комитеты после непродолжительных переговоров с представителями низшего германского командования, а нередко – и без всяких переговоров покидали свои позиции и уходили в тыл, бросая тяжелое вооружение. Германское же командование, пользуясь моментом, начало медленное наступление и фактически без потерь заняло несколько важных оперативно-тактических районов, оставленных некогда грозными для них дивизиями и полками. Остановить наступление врага было некому.

Принятие большевиками Декрета о мире как средства борьбы за власть в условиях продолжавшейся войны было не чем иным, как предательским ударом в спину всем истинным патриотам, в столь тяжелое время обращенным лицом к врагу. По этому поводу командир одного из корпусов Северного фронта генерал А. Будберг еще 28 октября в своем дневнике записал: «Новое правительство товарища Ленина разразилось Декретом о немедленном мире. В другой обстановке над этим можно было бы только посмеяться, но сейчас это гениальный ход для привлечения солдатских масс на свою сторону. Я видел это по настроению в нескольких полках, которые сегодня объехал. Телеграмма Ленина о перемирии на три месяца, а затем мире произвела всюду колоссальное впечатление и вызвала бурную радость. Теперь у нас выбиты последние шансы на спасение фронта. Если бы Керенский лучше знал русский народ, то он обязан был пойти на что угодно, но только вовремя вырвать из рук большевиков этот козырь в смертельной борьбе за Россию. Тут было позволительно, сговорившись предварительно с союзниками, начать тянуть какую-нибудь туманную вихлястую канитель мирного свойства, а за это время провести самые решительные реформы и прежде всего с доверием опереться на командный состав армии». Теперь же, когда большевики бросили в солдатские массы лозунг о мире, Будберг считал, что «у нас нет уже никаких средств для борьбы» с теми, кто дал его массам. «Что мы можем противопоставить громовому эффекту этого объявления? – вопрошал генерал. – Напоминая о долге перед Родиной, о необходимости продолжать войну и выполнить свои обязательства перед союзниками?.. Да разве эти понятия действенны хоть сколько-нибудь для современного состава нашей армии? Нужно быть безнадежно глухим, чтобы в это верить. Сейчас это не только пустые, но и ненавистные для масс слова».

Большевики осенью 1917 года сознательно сделали шаг к развалу фронта, стремясь таким образом завоевать солдатские массы и противопоставить их патриотически настроенному офицерству. Позже по этому поводу Крыленко писал: «Это был, безусловно, правильный шаг, рассчитанный не столько на непосредственные практические результаты от переговоров, сколько на установление полного и беспрекословного господства новой власти на фронте. С момента предоставления этого права (заключения мира) полкам и дивизиям и приказом расправляться со всяким, кто посмеет воспрепятствовать переговорам, дело революции в армии было выиграно».

Между тем Духонин все еще продолжал надеяться на чудо, на то, что русский солдат вспомнит о своем долге перед Родиной и не пустит врага на ее просторы. Он пытался связаться со штабами фронтов и армий с тем, чтобы узнать обстановку и выявить силы, сохранившие верность дисциплине в процессе всеобщего развала. Но его телеграммы либо не достигали цели, либо оставались без ответа.