Валерий Перевозчиков - Возвращение к Высоцкому

Материальное положение в первые годы было очень сложным?

Да. Но я не могу сказать, что это было самым главным в нашей жизни. Хотя нищета, конечно, была чудовищная: Володе просто не в чем было ходить. Он носил пальто Миши Туманова, брюки Толи Утевского, а ботинки мы стибрили на студии «Ленфильм». Носил буклетистый пиджак, их, кстати, было три. Но этот буклетистый пиджак был для Володи страшно дорогая вещь, почти символическая.

Высоцкий пел в этом пиджаке, сохранились фотографии первых его выступлений. А запись во ВГИКе — это концерт или какая-то специальная запись?

Это связано с Андреем Донатовичем Синявским. Кто-то из студентов — режиссеров или операторов — делал курсовую, а может быть, дипломную работу. Точную тему этой работы я назвать не могу и даже не знаю, к кому сейчас можно обратиться. Дело в том, что жена Андрея Донатовича Маша преподавала ИЗО в нашем институте. Возможно, именно она подсказала этим студентам и материал, и место, и тему. Очень красочным, колоритным местом было жилище Синявских. Две комнаты в коммуналке на втором этаже и комната в подвале — в том же доме — были уставлены книгами, увешаны старинными иконами, выложены деревянной утварью. И сам Андрей Донатович и Мария Васильевна безумно колоритные люди. Их дом просто просился в кинокамеру И студенты ВГИКа снимали квартиру, библиотеку, подвал, Синявского, Машу, людей, которые у них бывали, поющего там Володю… И попутно, для чистоты фонограммы, Володю записали на учебной студии ВГИКа. Это было наверняка до того, как у Синявских родился ребенок, и наверняка после того, как у меня родился Никита, значит, между 64-м и 65-м годами, где-то в промежутке. Это была, наверное, первая высококачественная запись. Да, вспомнила, это писалось прямо в тон-вагоне, который стоял во дворе дома Синявских в Хлебном переулке.

С кем из ваших друзей по ВГИКу общался Высоцкий?

Он любил двух моих друзей: уже покойного Женечку Харитонова и Игоря Ясуловича. Кстати, одна из первых Володиных записей сделана была в квартире Наташи Егоровой — жены Игоря. Это — конец 61-го года или начало 62-го года. Мы играли в шарады в этой квартире, — тогда это было любимое занятие. Еще одно чудесное воспоминание могу вам подарить: как Володя в первый раз сыграл Гамлета. Было задумано слово «принцип». Я уже не помню, как мы делали «ип», но принца изобразил Володя. Был тот самый, заветный пиджак — второй, а может быть, и самый первый. Пиджак закололи, как мантию, Володя встал в каноническую позу принца Гамлета, — и все моментально поняли, что это принц. Так что он нам шараду испортил.

Вы снимались с Высоцким не только в фильме «713-й просит посадку», но и в телефильме «Комната»…

Володя играл художника — образ отрицательный. Когда репетировали, перед Володей ставили мольберт. Картина должна была называться «Слава труду». Володя такое рисовал, такие портреты Олега Колокольникова! А я изображала стюардессу — возлюбленную художника. И все это было — кошкин навоз. Это, по-моему, июль 1965 года. Помню, что смотрели мы фильм на квартире у Юры Смирнова — таганского актера, но не помню, чтобы впечатления были радостными.

Мы не поговорили еще на одну тему: Высоцкий-рассказчик…

Володины устные рассказы… Была целая серия про Серегу и Сережу. Они были в разной степени косноязычны, не выговаривали разные буквы. Был замечательный цикл про собаку Рекса. Относился он, по-моему, к отставному милиционеру, у которого и была умнейшая собака Рекс, значительно умнее хозяина. Потом был рассказ про уволенного с работы — любимый рассказ Андрея Донатовича Синявского. Кстати, у Синявского были записаны все устные рассказы Высоцкого. История уволенного с работы была довольно длинной: кто что ему сказал, что он ответил, как он дома это рассказывает соседям, как он рассказывает об этом по телефону… Андрей Донатович считал, что это — высшее достижение Высоцкого вообще. Еще был замечательный рассказ про рабочего, который потом стал одним из авторов «Письма рабочих тамбовского завода». Помню, меня возмущало, что этот рабочий после каждой фразы обращался к своей жене: «Правда, Люсь?» Это интервью примыкало к серии рассказов о Никите Сергеевиче Хрущеве.

Сказать, что Володя не любил Хрущева, было бы неверно. Володя его уважал. Для него Никита Сергеевич — это прежде всего речевая характеристика: говор южнорусский, построение фразы, ораторское искусство. Володя был очень хороший имитатор, он мог абсолютно точно изобразить кого хочешь: больного, маленького, любой национальности, с любым акцентом… Самая лучшая история из этой серии была про президента Кеннеди…

А переговоры Никиты Сергеевича с космонавтами?

Ну, это была прямая имитация, не устный рассказ. Володя мог просто взять газету и читать выступление Хрущева так, что за стеной люди включали радио. Отдельно — совершенно замечательный пласт, когда Володя приехал со съемок «Стряпухи». Он привез целую серию северокавказских рассказов, в том числе замечательную историю — разговор втроем: учитель, интеллигентный старичок, ученик (кажется, пятого класса, которому уже семнадцать лет) и отец этого пятиклассника — секретарь обкома какой-то национальной области. Папу вызвали в школу, папа разговаривает с учителем на «ты», а с сыном на «Вы». Володя изображал всех троих. Это невоспроизводимо, хотя и слов-то особенных не было.

Кое-кто считает, что такие люди, как Высоцкий, Аверинцев, Шнитке, — они из другого, параллельного мира…

Из того же самого! Читайте Льва Николаевича Гумилева. Это та самая пассионарность, из которой рождаются этносы. И держатся. Из того же самого теста!

1988–1990

Судьба Высоцкого как творческой личности, как поэта, оставившего 800 художественных произведений, завершилась. Завершилась его личная биография, но очень характерно развивается его посмертная судьба. Она развивается как попытка заново освоить то, что в свое время было любимым и обожаемым, освоить это по второму разу.

А два раза войти в одну и ту же реку нельзя. И теперешнее освоение творческого наследия Высоцкого, любое освоение: и близкое знакомство, и коллекционирование, и научное изучение, — теперь делается совсем другими людьми и в другое время. Уже нет той России, которая любила, собирала и коллекционировала Высоцкого, и теперь совершенно другие критерии оценки его творчества. Прежде всего, изменились ожидания и оценки.

Застой — это была блокада, а творчество Высоцкого было вестью о том, что возможен прорыв этой блокады. Начало перестройки называют эйфорией, но я не люблю этот медицинский термин. Не эйфория — тогда это было счастье. Счастье прорыва блокады, начало свободы, о которой мы мечтали, хотя были к ней совершенно не готовы.