Бернард Барух - От биржевого игрока с Уолл-стрит до влиятельного политического деятеля. Биография крупного американского финансиста, серого кардинала Белого дома

Холи продолжал объяснять, как они намеревались прикупить 300 тысяч акций различных компаний. На протяжении всего пути к центру Холи живописал мне детали предполагаемой игры и приглашал присоединиться к ним.

Я никак не комментировал его слова. А про себя думал, что создание пула игроков для спекулятивной сделки является признаком слабости. Когда мы подъехали к зданию номер 20 по Брод-стрит, где располагались офисы моей фирмы, Холи спросил:

– Ну как, Берни, какую долю ты попросишь для себя?

– Наверное, 25 процентов, – ответил я.

Холи удивлённо поднял брови.

– Не думаю, что мы готовы позволить тебе купить так много, – заметил он.

– Я ничего не собираюсь покупать, Эд, – ответил я. – Я намерен продавать.

После этого я начал объяснять ему, что во время нашего разговора мои мысли всё время возвращались ко вчерашней игре в «Уолдорфе». По моему мнению, та игра была одновременно волнующей и поучительной. Она показала мне, что случается, когда деньги попадают людям в руки слишком легко. Такие деньги кажутся ненастоящими.

Когда люди швыряют такие огромные суммы в качестве ставок в карточной игре или на бегах, это означает, что они потеряли чувство их реальной стоимости в экономике. Никогда рынок, если он находится в руках такой публики, не будет стабильным и не будет отражать реальное положение дел.

– Рынок уже поднялся достаточно высоко, – продолжал я. – Ещё чуть-чуть, и он взлетит слишком высоко.

Наверное, мои слова всё же произвели некоторое впечатление на Холи, который в глубине души оставался разумным человеком. Но в тот момент он всё-таки не согласился со мной. Его ремаркой на прощание было пожелание не играть на понижение, если я не хочу спалиться.

Я поднялся по ступенькам и распорядился начать продажи. Мой партнёр Артур Хаусман, в силу присущего ему оптимизма, не согласился со мной. Во второй половине дня вся толпа из «Уолдорфа» постоянно делала на меня наезды. И всё же за их подшучиванием я уловил нотки неуверенности, будто они пытались прикрыть её этими насмешками.

Вновь обратившись к Холи, я заметил:

– Любой был бы дураком, если бы, отправляясь спать, оставил свой палец во рту этой толпы.

– Ну хорошо, – заключил он. – Может, ты и прав.

Под влиянием неудержимого роста продаж рынок акций сначала резко пошёл вверх. Но вскоре провис.

– Это всё спекулянты, – говорили те, кто был мудрее, – падение не за горами.

Но рынок продолжал падать. После особенно сильного падения я сидел за столиком в баре в «Уолдорфе» и слушал, как хвастались некоторые из трейдеров. Джек Филд, который тоже был на стороне рыночных спекулянтов, говорил за двоих. Я никогда не спорю о том, какой будет результат, предпочитая, чтобы он сказал сам за себя. Вскоре пришёл Джеймс Кин.

– Джентльмены, что вы думаете о великой фирме «А. А. Хаусман энд компани»? – спросил он своим характерным пронзительным голосом. – Во главе её стоит ревущий «бык», а с другого края – рычащий почёсывающийся «медведь»!

В нашей стране играющие на повышение (на жаргоне – «быки») всегда более популярны, в отличие от тех, кто ставит на понижение («медведи»), потому что в нас слишком силён оптимизм, являющийся частью нашего наследия от предков. И всё же сверхоптимизм может принести больше вреда, чем пессимизм, так как в этом случае отбрасываются остатки осторожности.

Для того чтобы использовались все преимущества свободного рынка, на нём должны быть как покупатели, так и продавцы, то есть и «быки», и «медведи». Рынок без «медведей» будет похож на народ, у которого нет свободной прессы. Не останется никого, кто мог бы своей критикой заставлять сдерживать ложный оптимизм, который всегда ведёт к катастрофе.

Наверное, обвинение во всём спекулянтов было бальзамом для их уязвлённого эго. Но рынок опрокинуло совсем не то, что я стал продавать акции, а тот факт, что цены на них задирали слишком долго вопреки всякой экономической логике. В конце концов, может, критицизм и вера в происки спекулянтов помогут спасти азартных дельцов и прочую публику от более значительных потерь, заставят их остановиться, что они пока не в состоянии были сделать и что приведёт к ещё более тяжёлому упадку рынка, когда придёт прозрение.

Даже ветеранам рыночной деятельности иногда бывает сложно понять, что любые махинации на рынке дают лишь ограниченный, временный эффект. В конце концов всегда начинают действовать законы экономики о том, что определяющей силой является реальная стоимость. Спекулянты, играющие на понижение, могут делать деньги только там, где их оппоненты уже подняли цены до нереально завышенных значений.

Примерно в это же время мне перестал нравиться тот факт, что как брокер я вёл спекулятивные сделки для других лиц. Как я объяснил Антони Брэди, отказываясь войти в исполнительный комитет Центрального треста, я не верил, что биржевой спекулянт должен возглавлять компании. Я пришёл к пониманию, и позднее чувство моей правоты укрепилось, что делец должен идти своей дорогой в одиночку.

Простая правда состоит в том, что на рынке нет ничего такого, что можно считать «стабильными элементами». А я не хотел быть в ответе за тех, кто мог бы поверить моей логике и последовать за мной. Даже самые лучшие из биржевых дельцов должны быть готовы к тому, что могут допустить ошибку в некотором проценте своих сделок. В таких случаях им следует свернуть палатки и молча осуществить стремительное и грамотное отступление.

Это невозможно сделать, если он ведёт за собой целую толпу последователей. Если он возьмёт на себя такую ответственность, то из чувства порядочности должен дать и им шанс суметь спастись вместе с собой. В редких случаях, когда я оказывался в таких обстоятельствах, я либо шёл до конца, либо немедленно оповещал остальных, что намерен был предпринять. Но это всегда сопряжено с ужасной ответственностью.

Как я заметил, тогда я ещё не до конца оформился в мысли, почему игрок должен идти своей дорогой в одиночку, но уже начал чувствовать, что было что-то неправильное в том, что я продолжал обслуживать других людей, одновременно осуществляя свои собственные сделки.

Для того чтобы оборвать все эти связи, однако, нужно было оставить фирму «Хаусман энд компани», а это было для меня трудным шагом.

Что будет после того, как я уйду с фирмы? Ответить на этот вопрос было непросто.

В возрасте 32 лет я, как считал, имел столько денег, сколько можно было желать. Фактически за каждый год своей жизни я заработал по 100 тысяч долларов, и эти деньги лежали на моих счетах. Эту сумму я заработал за пять лет.

Никто из моей семьи, по крайней мере со времён революции[72], не был богат, за исключением деда Вулфа, но и тот умер от бедности. И всё же родственники, как по отцовской, так и по материнской линии, прожили полезную, полную содержания и смысла жизнь. Я начал задумываться, не оставить ли мне Уолл-стрит и не начать ли изучать право, чтобы стать кем-то вроде защитника бедных людей, которым не улыбнулась удача.