Невероятная жизнь Анны Ахматовой. Мы и Анна Ахматова - Паоло Нори
Армяне, с которыми я познакомился в 1996 году, рассказывали, что у них серьезные проблемы с электроснабжением и что великий армянин Шарль Азнавур из своего кармана оплачивает электроэнергию для половины страны.
Не знаю, правда ли это.
А вот что правда, так это то, что Симона, моя подруга из Сардинии, в день смерти Шарля Азнавура прислала мне эсэмэску – это была фраза, которую Азнавур произнес в одном из интервью 2014 года: «У счастливых людей нет истории. История есть только у несчастных».
Но я хотел рассказать не об этом. Рассказать я хотел о том, чем закончился наш не очень удачный телефонный разговор с сотрудником Института перевода, пожелавшим мне под конец здоровья и мира.
Я в ответ тоже сказал: «Здоровья и мира».
Я был тронут.
И вдруг подумал, что никогда никому не желал мира.
И что в Италии пожелание мира и добра отсылает ко временам моих бабушек и дедушек, родившихся в 1915 году.
Если бы в детстве кто-нибудь из знакомых пожелал мне мира и добра, я принял бы это за шутку.
И вот в 2022 году, сидя у себя на кухне в Казалеккьо-ди-Рено, тронутый и взволнованный, я желаю здоровья и мира сотруднику московского Института перевода.
Вот это меня и пугает.
Дела у нас настолько плохи, что еще мои дети и внуки будут желать друг другу мира.
Дерьмовый у нас мир.
20.2. Снова
Как я уже говорил в самом начале и несколько раз это повторял, замысел этой книги родился, когда я заканчивал работу над романом о Фёдоре Михайловиче Достоевском с подзаголовком «Всё ещё кровоточит». Он носит автобиографический характер.
Я страстно увлекаюсь русской литературой, получил диплом по русской филологии, перевожу романы с русского языка и читаю курс перевода с русского в Миланском университете лингвистики и коммуникаций.
Все это началось, когда мне было пятнадцать лет, в маленькой комнатке на верхнем этаже нашего загородного дома в Базиликанове, в провинции Парма, где мне в руки попало «Преступление и наказание» Достоевского – первый русский роман, который я прочитал.
И когда я дошел до того места, где Раскольников, главный герой «Преступления и наказания», говорит: «Мне… надо было поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек?» – и признается, что «хотел Наполеоном сделаться», – я, пятнадцатилетний, отложил книгу и спросил себя: «А хочу ли я узнать, вошь я или человек? Хочу ли я быть Наполеоном?» И у меня было ощущение, что эта книга, изданная сто двенадцать лет назад в трех тысячах километров от меня, вскрыла во мне какую-то рану, которая еще не скоро перестанет кровоточить.
Вот это меня и пугает в русских – их способность заставить истекать кровью.
20.3. Самозванец
А еще я, как и очень многие, страдаю так называемым синдромом самозванца.
Когда я работал над этим романом, один мой знакомый признался, что ему тоже хорошо знаком этот синдром, и ему даже немного стыдно, потому что сейчас такое встречается сплошь и рядом.
Прямо мода какая-то.
Основной симптом синдрома самозванца – внезапный приступ страха: когда вы устраиваете чтение, проводите презентацию или подписываете книги, вы боитесь, что кто-то вдруг встанет и скажет: «Вы что, действительно верите во все, что он тут говорит? Разве вы не видите, что он ничего не знает?»
И тогда вы оглядываетесь вокруг: почему я здесь?.. Кто все эти люди?.. Как я до такого докатился?..
Вот этого я и боюсь: что не смогу ответить на вопрос, который в детстве задавала мне мама, когда я проказничал и огорчал ее: «Паоло, как ты до такого докатился?»
20.4. Больше всего
Но, честно говоря, больше всего я боюсь, что книги, написанные мной, это хорошие книги.
Боюсь, что люди будут их читать, а потом подходить ко мне в супермаркете «Кооп» на виа Андреа Коста и спрашивать: «Вы что, тоже ходите сюда?»
Больше всего я боюсь, что мои книги будут пользоваться успехом.
Неудачи мы переносим легко – мы к этому привыкли, а вот успехи переживать труднее, особенно людям с таким характером, как у меня, а мой характер, надо сказать, легким не назовешь.
Вот чего я боюсь: когда все идет хорошо.
20.5. Это
Хотя, если вдуматься, наверное, даже не это самое страшное.
Незадолго до того, как я закончил этот роман, погибла Дарья Дугина, двадцатидевятилетняя девушка, дочь русского философа Александра Дугина, апологета евразийства (движения, обретшего второе дыхание в трудах Льва Гумилёва); ее взорвали, когда она ехала в собственном автомобиле.
Пока одни задавались вопросом, кто стоит за этим преступлением, другие – и таких много на Западе – не скрывали радости.
На следующий день после убийства Дугиной, выйдя утром на пробежку, я начал слушать на «Ютубе» интервью с бывшим агентом КГБ, живущим сейчас во Франции. Он опубликовал несколько книг, рассказывающих о работе КГБ, которую, насколько я смог понять, сейчас он осуждает.
Его зовут Сергей Жирнов.
Жирнова спросили, кто, по его мнению, мог организовать убийство Дугиной.
Он ответил, что первый в списке подозреваемых – тот, кому смерть Дарьи Дугиной выгоднее всего, и этот человек – ее отец Александр Дугин, о котором сейчас все говорят, хотя до этого его в России почти никто не знал.
За последние месяцы я слышал много разных высказываний, казавшихся мне ошибочными, абсурдными, непонятными и парадоксальными, но эти слова Жирнова вызвали у меня полное неприятие.
Я прервал тренировку, остановился, достал телефон и переключился на другой канал на «Ютубе».
И, как мудак, снова вспомнил, что писал Курт Воннегут в «Бойне номер пять».
«Я сказал своим сыновьям, чтобы они ни в коем случае не принимали участия в бойнях и чтобы, услышав об избиении врагов, они не испытывали бы ни радости, ни удовлетворения.
И еще я им сказал, чтобы они не работали на те компании, которые производят механизмы для массовых убийств, и с презрением относились бы к людям, считающим, что такие механизмы нам необходимы».
Радоваться тому, что от взрыва погибла двадцатидевятилетняя женщина, какие бы идеи она ни защищала, мне кажется, могут только звери.
Именно это меня и пугает.
Что мы позволили звериному началу завладеть нами.
Что мы не отдаем себе отчета, во что превращаемся, а может, уже превратились.
Библиографическая справка
Эти строки я пишу в поезде
