Норман Оллестад - Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни

Служителям церкви пришлось прервать поток выступлений, потому что два часа уже прошли и пора было заканчивать церемонию.

После похорон дядя Джо, сводный брат отца, у которого мы останавливались в отеле на озере Тахо, устроил вечеринку и пригласил диксиленд[57]. Все мои родственники плясали под живую музыку и говорили, что отец не мог бы пожелать ничего лучше. Я вспомнил, что на целине он всегда издавал победные кличи, как бы ни складывался спуск, и неизменно брал верх над бурями и волнами. Даже под презрительными взглядами vaqueros он заиграл на гитаре, растопив враждебность и придав вечеру очарование.

Я тоже танцевал, и мне казалось, что я поднимаюсь на эскалаторе, который движется в другой плоскости и совсем в другом темпе, чем все вокруг. Я словно освободился от земного тяготения. Кузены, тетушки и дядюшки переставляли ноги по земле – на них действовало притяжение. Меня же как будто отгораживало от них толстенное стекло, из-за которого нельзя было разобрать отдельные звуки: они сливались в единый гвалт. «Смотри, не превратись в такого же ненормального, как Тимоти», – сказал я себе.

Я бросил играть в хоккей и заниматься серфингом и большую часть времени тусил с соседскими ребятами, надеясь, что это поможет мне не превратиться в отшельника и буку. Но вышло по-другому: у меня стало частенько болеть горло, и по нескольку дней в неделю приходилось сидеть дома одному. Мое тело не привыкло к тусовкам, и к тому же меня по-прежнему переполняло горе, которое не находило иного выхода, кроме воспаления гортани.

Той весной я свалился с ангиной с высокой температурой, и выхаживал меня не кто иной, как Ник. Он измерял температуру, прикладывая губы к моему лбу, и любовно потчевал своими ирландскими средствами. Он подходил к моей кровати с ложкой горячей воды, кидал в нее таблетку аспирина и, пока мы смотрели, как она растворяется, объяснял, как правильно глотать лекарство. Следуя совету Ника, я проглотил таблетку, стараясь, чтобы крошки аспирина пощекотали горло. На удивление, это почти заглушило боль.

Тем вечером он сделал мне горячий тодди – чай с бренди, лимоном и медом. Застав его на кухне за приготовлением тодди, мама дала ему прозвище – Няня Ник. Потом он принес мне кружку прямо в постель и устроил меня меж двух подушек, так что наружу торчала только голова – как кончик сосиски, выглядывающий из теста. Ник бережно влил мне в рот горячий напиток, обжигающий горло и желудок.

Он рассказал, что его мама всегда лечила своих детей тодди: и Ника, и его брата, и сестер.

– Она терпеть не могла ухаживать за нами, когда мы болели, – сказал он.

– То есть ей не хотелось этого делать? – с трудом выговорил я.

– Еще как! – ответил Ник. – Мама всегда смотрела на нас волком, едва мы начинали заболевать.

От горячего тодди меня бросило в пот, хотя я даже не допил всю чашку. Ник укрыл меня со всех сторон, превратив это действие в настоящее шоу. Он положил по подушке мне под ребра, под бедра и под ступни. Меня клонило в сон. Когда я проснулся на следующее утро, температура спала, а в горле лишь слегка першило.

– Спасибо тебе, Няня Ник! – поблагодарил я его.

Я почувствовал облегчение от того, что мы сблизились, но в то же время понимал, что это может быть опасно.

Занятия в школе закончились в конце июня, но бабушка Оллестад заболела пневмонией, поэтому поездка в Мексику откладывалась. Ник сказал, что я должен найти себе работу. Дедушка ездил в Лос-Анджелес, видимо, за каким-то хитрым лекарством для бабушки, и рассказал, что напротив Топанга-Бич открылась новая закусочная. Он останавливался там, когда проезжал по шоссе Кост-Хайвей. Дедушка отвез меня туда, и я получил работу: нарезать продукты для сэндвичей, подавать еду и убирать грязную посуду. Через несколько дней дедушка уехал.

Как-то раз после работы, повинуясь внезапному порыву, я перешел через Кост-Хайвей и остановился на утесе над спасательной станцией. На песке напротив станции болтались все «легенды» серфинга, а к нижней ее части, открытой с четырех сторон, были прислонены доски всех мастей. Волны были небольшие, и на одной из них я разглядел Криса Рохлоффа – моего старого дружка, того самого, который неожиданно приехал к нам в Мексику тем летом. Он оседлал искристо-зеленую пиковую волну. Локоть его был оттопырен, рука свисала вниз, словно у огородного пугала. Как и у меня, ведущей у него была правая нога, и я поймал себя на том, что повторяю все его движения и пружиню ногами вверх-вниз, чтобы пройти секцию. Крис проехал по внутренней стороне волны. Затем одним движением спрыгнул с доски, зажал ее под мышкой и пошел на берег, грациозно перескакивая с одного скользкого камня на другой. «Ух, а он неслабо наловчился», – подумал я.

Я спустился по грунтовой дорожке, петлявшей между мясистыми кактусами, возле которых мы когда-то играли в прятки, и вышел на подъездную дорогу к пляжу. Потом пересек бетонную площадку, где спасатели парковали свои грузовички, и тут до меня дошло, что это наш старый гараж. Теперь у него не было крыши и туда нанесло песка.

Я прошагал через остов гаража к спасательной станции. К югу линия пляжа изгибалась в сторону Санта-Моники, где в соленой дымке стояли высокие здания. Кирпичные ступени спускались от пляжа к тому месту, где когда-то было крыльцо Боба Бэрроу. Теперь из песка торчал только фундамент. Затем ступеньки поднимались по земляному валу на подъездную дорожку. Лестница была похожа на позвоночник, оставшийся без тела, а по всей длине пляжа на развороченном валу, как доисторические скелеты, валялись лестничные столбы.

Я вспомнил о городах-призраках, мимо которых мы проезжали с отцом, и мне стало больно при мысли о том, каким когда-то было это место.

Воспоминания о давно ушедших временах пошли перед глазами рябью, словно я смотрел на отражение в пруду. Так я и стоял, пока Рохлофф не окликнул меня.

– Норм!

Я повернул голову и моргнул. Затуманенный взгляд вновь обрел четкость.

– Здорово, чувак! Ты куда пропал? – спросил он.

Фигуры на песке обернулись и хором поприветствовали меня. Город-призрак ожил.

– Да не знаю… Работаю, – ответил я.

Я шагнул к ним и поприветствовал каждого из легендарных серферов звонким ударом ладони об ладонь и непринужденным кивком. Вся эта сцена сопровождалась любопытными взглядами каких-то мальчишек и девчонок.

Шейн сказал, что, судя по виду, я уже совсем поправился. Трэфтон спросил, готов ли я снова заняться серфингом. Интересно, откуда он знает, что я несколько месяцев не прикасался к доске? Я автоматически кивнул. Но когда Рохлофф предложил мне выйти в море на его доске, отказался под предлогом, что у меня нет с собой шорт.