Александр Блок. Творчество и трагическая линия жизни выдающегося поэта Серебряного века - Константин Васильевич Мочульский
Голубой
В блеске зимней ночи тающая,
Обрати ко мне свой лик.
Ты снегами тихо веющая,
Подари мне легкий снег.
Незнакомка
Очи – звезды умирающие,
Уклонившись от пути,
О тебе, мой легковеющий,
Я грустила в высоте.
Эти «рифмоиды», вводящие диссонанс в созвучие (тающая – веющая, лик – снег, умирающий – легковеющий, пути – высоте) – как приглушенные отзвуки небесной песни. Изменение ударной гласной придает мелодии пронзительную, мучительную надтреснутость.
«Голубой» говорит, что ждал ее столетия, что пел всегда лишь о ней, видел лишь ее звезду в небе. Незнакомка отвечает:
Падучая дева-звезда
Хочет земных речей.
В голосе ее просыпается земная страсть; она просит объятий. «Голубой» тихо говорит: «Я коснуться не смею тебя».
Взметается голубоватый снежный столб – и он исчезает; на его месте появляется господин в котелке, который «очень не прочь обнять красотку», и галантно уводит ее под руку.
Звездочет оплакивает падение сияющей звезды и заносит в свои свитки запись: «Пала Мария – звезда». Является поэт, уже отрезвевший, он ищет «высокую женщину в черном». Поздно. «Снег замел ее нежный след. Оба плачут под голубым снегом».
«Третье видение» расхолаживает после высокого напряжения второй картины. Мы снова попадаем в мир пошлости – только теперь это не грубая пошлость кабака, а утонченная пошлость светского салона. Автор играет приемом загадочных соответствий, довольно произвольных и искусственных. Так семинаристу в кабачке, рассказывающему о танцовщице, соответствует в салоне молодой человек Миша, в безукоризненном смокинге, восхищающийся босоножкой Серпантиной; пьяному Верлену – глухой старик, жующий бисквиты, Гауптману – галантный кавалер, уводящий Незнакомку, и т. д. Хозяйка дома заявляет: «Наш прекрасный поэт прочтет нам свое прекрасное стихотворение и, надеюсь, опять о Прекрасной Даме?» Под именем Марии появляется Незнакомка. Поэт задумчиво на нее смотрит; делает несколько шагов по комнате. «По лицу его заметно, что он с мучительным усилием припоминает что-то… Мгновение кажется, что он вспомнил всё… Незнакомка медлит в глубине у темной полуоткрытой занавеси окна… Поэт шатается от страшного напряжения. Но он всё забыл. Незнакомка исчезает. За окном горит яркая звезда. Падает голубой снег».
Так кончается драма. Только экстазу и любви дано преображать мир, «узнавать» в случайной встречной «звезду первой величины». Но экстаз проходит: поэт всё забыл, «в глазах его – пустота и мрак». Он смотрит на Марию и – не узнает.
Лирическая драма «Незнакомка» – не только одно из совершеннейших созданий Блока, но и шедевр романтического театра.
В ней символическими письменами начертана судьба автора. Та, что в годы юности являлась ему в образе Прекрасной Дамы, та, которая освещала его жизнь, как прекрасная голубая звезда, сорвалась со своей орбиты и упала на землю. И «падучая дева-звезда» захотела земных речей, земных объятий. Ее больше не удовлетворяет целомудренное благоговение рыцаря. И вот появляется «другой» и уводит «красотку». Свою личную трагедию поэт превратил в создание искусства. Но то, что было победой художника, переживалось им как падение человека; разве он не вынес на театральные подмостки свое истекающее кровью сердце, разве не разыграл перед публикой свою собственную драму? Вот что он пишет Е.П. Иванову 15 ноября 1906 года: «…Знаю, что перестаю быть человеком бездны и быстро превращаюсь в сочинителя. Знаю, что ломаюсь ежедневно. Знаю, что из картона. Но при этом: во-первых, не умею себе самому каяться в этом, думаю, что поздно каяться, что та молодость прошла, и решаюсь убивать эту молодость всё дальше сочинительством. Один раз Аничков мне рассказывал, как над моей могилой будет кривляться мой двойник, и я это одобрил и этому поверил, насколько может во что бы то ни было верить моя теперешняя душа… Я знаю, что я сам не с собой; зато за мной – моя погибель, и я несколько ею горжусь и кокетничаю… Ты – человек, а я перестаю быть человеком и всё более становлюсь ломакой. Пусть так… Не навсегда я потерял бездну. Всегда краем уха слышу. Даже когда совершенно изломан и совершенно мертв… Себя ненавидеть не умею и не хочу. Знаешь, я свое лицо люблю… Тебя я отрицал, когда во мне еще ломался человек. Теперь сломался – и я тебя уважаю глубоко и люблю (как мертвые живых)».
Вот на каком фоне сверкают «молнии искусства» Блока. Черная пустота смерти задвинута театральной декорацией с серебряными звездами, огненными кометами, голубым светом и нарисованными кораблями. Сочинитель-фигляр ломается перед публикой и кокетничает своей погибелью. Человек в нем давно умер.
В 1906 году Блок сближается с Вячеславом Ивановым, автором утонченнейших стихов («Кормчие звезды», «Прозрачность») и ученым исследователем религии Диониса. Его блестящие изыскания «Эллинская религия страдающего бога» печатались на страницах «Нового пути» (1904) и «Вопросов жизни» (1905). Вяч. Иванов доказывал происхождение религии из оргиазма, из экстатических состояний души; в озарении Дионисовой религии весь мир принимает обличье страдающего бога. «Дионисический восторг, – писал он, – есть единственная сила, разрешающая пессимистическое отчаяние». Через страдание и жертву человек приходит к воскресению в новую жизнь. Блок был увлечен страстной проповедью Вяч. Иванова. С октября 1906 года он неизменно посещал его «среды» на «Башне»; в ноябре они ездили вместе в Москву по приглашению редакции журнала «Золотое руно». Блок писал Е.П. Иванову: «Москва обошлась для меня скорее хорошо. С Вячеславом (Ивановым) очень сблизился, и многое мы поняли друг в друге». Влияние «дионисизма» Вяч. Иванова отразилось на заметках в «Записной книжке» поэта (октябрь – декабрь 1906 г.).
«Со мной бывает часто, всё чаще, физическое томление. Вероятно, то же у беременных женщин: проклятие за ношение плода; мне проклятие за перерождение. Нельзя даром призывать Диониса – в этом всё призывание Вакха, по словам самого Вяч. Иванова. Если не преображусь, умру так, в томлении».
И вторая запись: «Стихами своими я недоволен с весны. Последнее было „Незнакомка“ и „Ночная Фиалка“. Потом началась летняя тоска, потом действенный Петербург и две драмы, в которых я сказал, что было надо, а стихи уже писал так себе, полунужные. Растягивал. В рифмы бросался. Но, может быть, скоро придет этот новый свежий мой цикл. И Александр Блок к Дионису».
Есть что-то по-детски трогательное в надежде поэта спастись от отчаяния через «дионисийское преображение», в его простодушном доверии к идеям учителя! Но и Дионис не спасает. 21
