На дне Одессы - Лазарь Осипович Кармен
Она тоже невольно захохотала, ударила его рукой по лбу и пожурила:
— Ах ты, шалун.
Вун-Чхи перестал хохотать, сделался серьезным и спросил:
— Не напоминаю ли я тебе Вертера? Посмотри, какая у меня поза. Я у твоих ног. Вертер, умирающий у ног Шарлотты. Хочешь, я пущу себе пулю в лоб?
Вун-Чхи порылся в боковом кармане и достал тяжелый, новенький револьвер.
— Господь с тобой! — воскликнула Надежда Николаевна и схватила его за руку.
Вун-Чхи засмеялся неприятным смехом, спрятал револьвер и сказал:
— Будет еще время…
— Может быть, прочитаешь что-нибудь? — спросила Надежда Николаевна. Вопрос ее был услышан Сашей, и та громко сказала ему:
— В самом деле, прочитай что-нибудь.
— Да, да, прочитай, пожалуйста! — послышалось со всех сторон.
Сонливое выражение исчезло с лиц девушек. Они повеселели и гурьбой подошли к Вун-Чхи. Вун-Чхи посмотрел на всех, усмехнулся, медленно и не говоря ни слова поднялся, расстегнул пиджак, пошел на середину зала и оперся о спинку стула обеими руками.
— Ты что читать будешь? — спросила Надежда Николаевна.
— Читай "Портной", — сказала Матросский Свисток. — Очень чувствительное стихотворение.
— "Христос молился, пот кровавый…" прочитай, — предложила Тоска.
— Или "У парадного подъезда", — вставила Саша.
— Я прочитаю "О лесных пожарах" Пушкарева, — сказал Вун-Чхи после некоторого раздумья. — Внимание.
Все притихли.
Вун-Чхи сильнее оперся о спинку стула, оглянул всех и начал:
Все горит… Все леса охватило огнем,
Вся окрестность закутана дымом,
Тускло солнце, в чаду нестерпимом —
Ходит красным, кровавым пятном.
И всю ночь, точно знаменья ясные,
Точно вестники близкой борьбы,
Разливаются зарева красные,
Ходят красного дыма столбы…
Девушки притаили дыхание.
Торжественно и могуче звучал приятный баритон Вун-Чхи в полупустом и полутемном зале. И с каждой минутой голос его рос и делался торжественнее.
Он читал с большим подъемом и жаром. В его чтении чувствовался недюжинный артист.
Картина пожара в его передаче получалась чрезвычайно сильная и яркая. Бетя слушала его с испугом, и, как голубка, прижималась к Наде.
Ветер свищет — пожар раздувает,
Солнце жарит, ветрам помогает…
Когда он кончил, не раздалось ни одного хлопка. Все сидели молча, подавленные величием грандиозной картины пожара.
Вун-Чхи прочитал потом "Портной", "У парадного подъезда" и, по настоянию Надежды Николаевны, "Будду" Мережковского:
По горам, среди ущелий темных,
Где гудел осенний ураган,
Шла толпа бродяг бездомных
К водам Ганга из далеких стран…
— Теперь "Вазу", — крикнула Тоска.
— "Вазу", "Вазу"!
Девушки снова окружили его. Вун-Чхи покачал головой и ответил устало: — Не могу. Голова болит. Мне нехорошо… Сердце замирает…
— Ну, вот еще! — и девушки насильно потащили его к роялю.
Вун-Чхи пожал плечами, хлопнул по руке клевавшего носом Макса и сказал ему по-еврейски:
— Гей авек (уходи).
Макс встал и вышел в коридор. Вун-Чхи сел и взял несколько аккордов.
Девушки облепили рояль, как мухи. Ближе всех к Вун-Чхи поместилась Бетя.
Вун-Чхи улыбнулся ей печальной улыбкой и стал тихо, но внятно читать под музыку:
Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный,
Ударом веера толкнула ты небрежно,
И трещина, едва заметная, на ней
Осталась… Но с тех пор прошло немного дней,
Небрежность детская твоя забыта,
А вазе уж грозит нежданная беда!
Увял ее цветок; ушла ее вода…
Не тронь ее: она разбита…
Бетя усиленно заморгала глазами.
— Что, жаль тебе вазу? — спросил ее Вун-Чхи.
— Да, — прошептала она.
— Все мы такие, как эта ваза, — проговорил он как бы про себя, взял быстро несколько аккордов и стал мелодекламировать другое стихотворение:
Я боюсь рассказать, как тебя я люблю…
Вун-Чхи потом от мелодекламации перешел к бурному цыганскому романсу:
Если измена тебя поразила,
Если тоскуешь ты, плача, любя,
Если в борьбе истощается сила,
Если обида терзает тебя,
Сердце ли рвется,
Ноет ли грудь!
Пей, пока пьется,
Все позабудь!
Девушки повеселели и подхватили хором:
— Пей, пока пьется!..
— Господин Вун-Чхи, — обратилась к нему робко Бетя.
— Что тебе?
— Сыграйте, я вас прошу, "Подожди немного, отдохнешь и ты". То, что вы в прошлый раз играли.
— И чего ты, свиное ухо, пристаешь со своим "Подожди немного?" — набросилась на нее Матросский Свисток. — Играй лучше "Поцелуем дай забвенье".
Бетя состроила жалкое лицо и опять попросила:
— Прошу вас, вы это так хорошо играете. Это так мне нравится.
— Ладно.
Вун-Чхи засмеялся и прошелся пальцами по клавишам.
Бетя придвинулась еще ближе и вцепилась руками в крышку рояля. Грудь ее тяжело дышала.
Вун-Чхи стал читать:
Горные вершины
Спят во тьме ночной,
Тихие долины
Полны свежей мглой.
Не пылит дорога,
Не шумят листы,
Подожди немного —
Отдохнешь и ты.
Едва Вун-Чхи выговорил последнюю фразу, как раздалось звонкое всхлипывание. Это всхлипывала, уронив голову на рояль, Бетя.
Всхлипывания ее скоро перешли в глухое рыдание.
— Вот дурная! Ишь, плакса! — стали подтрунивать девушки.
Вун-Чхи поднялся и стал утешать ее:
— Ну, что ты?.. Уведите ее в комнату.
Надя вместе с Симой увели ее в коридор, и оттуда все еще доносилось ее рыдание.
— Эх! — вырвалось у Вун-Чхи. — Жисть!
Он сильно ударил по клавишам и запел новый романс.
Он пел без конца. Но посреди одного вяльцевского романса он вдруг опустил руки, схватился за грудь, побледнел, как полотно, посмотрел на всех мутными глазами и грохнулся о пол.
Девушки испуганно вскрикнули и бросились к нему, но тотчас же отскочили. Вун-Чхи корчился, разбрасывал ногами и руками, извивался змеей, скрипел зубами и стонал:
— Ой, мама!.. Сердце замирает!..
Этот стон проникал в души девушек и леденил кровь.
С Вун-Чхи приключилась падучая. Он давно уже страдал ею.
— Черную шаль сюда! Черную шаль! — крикнули несколько голосов.
Принесли черную широкую шаль и набросили на него.
Вун-Чхи перестал разбрасывать ногами, корчиться и стонать. Он словно умер…
Жутко было в зале.
Слабо горел и подмигивал бледный рожок. В окно, через полуоткрытые ставни, лился холодный свет утра.
Девушки молча, с измученными и мрачными лицами, стояли вокруг тела, накрытого черной шалью и от времени до времени вздрагивающего.
У Тоски ползла
