Шарль Митчи - Тамбов. Хроника плена. Воспоминания

На некоторое время в течение зимы я, как и многие мои товарищи, стал жертвой мучительной болезни — чесотки, вызываемой паразитом из семейства паукообразных, почти микроскопическим — он был размером меньше четверти миллиметра, однако его можно было видеть невооружённым глазом. Он проникал под кожу, разрывал её и проделывал там ходы. Болезнь проявлялась в виде маленьких морщин, которые выглядели как простые поверхностные царапины и находились в основном на нежных участках кожи — под мышками, в паху, на бёдрах и между ними, а также между пальцами рук. Она сопровождалась непрерывным и сильным зудом, поэтому мы были вынуждены чесаться не переставая. У меня чесотка проявлялась главным образом в паху, на внутренней стороне бёдер и между пальцами рук. Я непрерывно чесался, и чем больше я чесался, тем сильнее зудела кожа. Этот порочный круг заканчивался кровотечением из поражённых частей тела и жгучей болью в дополнение к зуду. В тамбовском лагере эта болезнь была следствием антисанитарных условий, в которых мы существовали. К счастью, нам раздали, хотя и совсем понемногу, желтоватое жидкое мыло, содержащее серу, чтобы мы смогли обработать поражённые части тела. Это лечение доказало свою эффективность и постепенно затормозило развитие этой неприятной напасти; но последствия оставались до самого нашего возвращения. Даже сейчас, через пятьдесят лет, я иногда чувствую лёгкий зуд между пальцами рук, вполне достаточный для того, чтобы захотеть почесаться.

В течение нескольких месяцев, чтобы справиться с наплывом заключённых, пришлось открыть три или четыре дополнительных лазарета, чтобы принять всех больных. Кроме того, существовали две больницы, которые располагались не в землянках, а в надземных постройках. В начале весны 1945 года Й. Ф. поручил мне каждое утро обходить лазареты и больницы, чтобы записывать в список имя и место рождения скончавшихся накануне. Я выполнял эту работу, уже начатую кем-то другим, в течение двух или трёх месяцев; затем продолжил кто-то ещё. Когда Й. Ф. осенью 1945 года покидал лагерь с последним эшелоном репатриантов, советские начальники, к сожалению, при последнем обыске отобрали у него эти списки, которые были бы такой ценностью для семей пропавших!

Барак № 22

За зиму санитарные условия в лагере серьёзно ухудшились, и ежедневная смертность значительно увеличилась. Каждое утро сани, что-то вроде волокуш, которые когда-то использовали наши лесники, останавливались перед лазаретами или тем или другим бараком. Два-три человека из похоронной команды выносили из бараков раздетые трупы, на которых чёрным были написаны имя и порядковый номер, складывали их на сани, как брёвна, чтобы отвезти их в 22-й, в морг. Тела отвезли в лес, чтобы похоронить в общей могиле, только после того, как растаял снег.

Страсбургские художники Камиль Хиртц и Камиль Клаус, бывшие студенты Школы изящных искусств, прошедшие через Тамбов, рассказывают в своих воспоминаниях:

«Мы подходим к бараку, такому же как те, в которых мы жили:

— Стой, посмотри в эту дыру!

Я наклонился и сначала увидел с краю три человеческих тела, абсолютно раздетых. Потом я начал считать остальные: пять, десять, пятнадцать… я остановился на тридцати, поскольку остальные были свалены в кучу и терялись в темноте.

— Но посмотри! Они шевелятся!

Действительно, было видно, как двигалась рука или нога, или голова поворачивалась набок.

— Нет, они все мертвы. Это крысы их шевелят».

Доктор Кляйн, офтальмолог из Страсбурга, дал интервью газете «Dernières Nouvelles d’Alsace», из которого я цитирую небольшой фрагмент:

«Каждый день умирало от двадцати до тридцати пяти человек. Их отвозили вечером в общую могилу из барака № 22, где их сваливали в кучу (именно этот барак, где доктор Кляйн увидел как-то раз, как человек, которого посчитали мёртвым, с трудом поднимался: для него это была лишь отсрочка…). Трупы перевозили ночью, чтобы избежать слишком любопытных взглядов».

Несмотря на абсолютно недостаточное питание, ужасные санитарные условия, более чем примитивное оборудование бараков, крайне суровый климат, половину этих человеческих жизней можно было бы спасти, если бы врачей было достаточно на 15 000 человек всех национальностей и если бы они располагали хотя бы минимальным набором лекарств.

Барак № 22 (морг).

Рис. К. Клауса

Жажда.

Рис. К. Клауса

Страх.

Рис. К. Клауса

Вши, блохи, тараканы.

Рис. К. Клауса

В июле 1944 года, после отъезда Пятнадцати сотен, в лагере было всего-навсего три медика: русская женщина-врач, которую, неизвестно почему, называли матерью французов, очень достойный немецкий врач доктор Кох и студент из Страсбурга, окончивший пять курсов медицинского факультета, вышеупомянутый доктор Кляйн, прикомандированный к больнице. Им помогали две или три русские «медсестры» весьма сомнительной квалификации. Потом прибыли ещё два или три немецких врача и один итальянец.

Что же касается медикаментов, предоставим слово тому, кто знает лучше, — доктору Кляйну:

«На двести двадцать больных, которых могла принять больница, к которой я был прикомандирован, сорок процентов страдало открытой формой туберкулёза, двадцать пять процентов — алиментарной дистрофией с сочащимися язвами, тридцать пять процентов — с тяжёлыми проблемами пищеварения. И чтобы всё это лечить, смехотворное фармацевтическое обеспечение: пять ампул сульфаниламида, десять таблеток аспирина в день!»

И в это же время — какой абсурд! парадокс! — декорации в лагерном театре раскрашивали, используя… лекарства! Мне об этом рассказывали, но я не хотел верить! Однако Камиль Хиртц, работавший помощником руководителя и главного художника театра, немца Шмидта, подтвердил эту версию:

«Мы делали специальные керосиновые лампы, чтобы получать сажу. Мы толкли кусочки черепицы, чтобы получать порошок коричневого цвета. Мы рисовали с помощью таблеток от малярии, которые давали красивый жёлтый цвет, метиленового синего и каких-то других лекарств, из которых получался отличный красный. Я знал, что эти лекарства были нужны больным, но русские сказали нам их использовать».

Случалось и ещё хуже! Однажды вечером, зимой, когда уже стемнело и северный ветер снизил температуру до минус двадцати градусов, старый грузовик со скамейками в кузове, открытый всем ветрам, остановился около большого лазарета — того самого, где я проработал летом несколько дней. В барак вошёл русский военный, и через несколько минут я увидел, как оттуда выходит человек тридцать больных, исхудавших до состояния «кожа да кости», настоящие призраки, одетые только в рубашки и кальсоны и укрытые изношенными одеялами. Медбратья заталкивали их в кузов грузовика, где они должны были сесть на скамейки. Не успели они расположиться, как грузовик тронулся.