Вадим Бойко - После казни
Сразу же после окончания тренировок нас снова построили. На этот раз на вечерний аппель. Пришел Ауфмайер. Он сиял, как новая копейка. Все на нем сверкало, начиная с лакированных туфель и кончая пуговицами, ремешками, пряжками. На идеально выутюженном парадном костюме красовался Железный крест. Докладывал Ауфмайеру староста Пауль. От пьянки и сна он весь распух и не говорил, а сипел.
Когда лагерная сирена возвестила конец аппеля, Ауфмайер милостиво разрешил нам идти спать в блок.
Я чуть-чуть задержался на площадке, чтобы избежать давки. Ко мне подошли дядя Ваня и Жора.
— Давайте облюбуем где-нибудь место в штубе, чтобы быть вместе, — предложил Жора.
— Вот это уж ни к чему, — строго оказал дядя Ваня. — Собираться всем вместе, чтобы лагерным стукачам было удобнее следить за нами? Вы вдвоем устраивайтесь вместе, а я отдельно. Главное теперь поддержать мальца: он потерял все силы. Я видел, как начальник конвоя стрелял ему в затылок.
Напоминание о жестокой выходке эсэсовца острой болью сковало сердце. Я не смог сдержать слез и рассказал своим друзьям, как меня уже расстреливали в краковской тюрьме.
— А вчера я наткнулся на драгоценный обруч, — и я посвятил их во все подробности. — Что теперь будет — сам не знаю.
Дядя Ваня обещал что-нибудь придумать.
Георгий пошел на заработки к штубовому, а мы остались на площадке. Через несколько минут из комнаты штубового к нам донесся мягкий, бархатный голос. Жора пел песню про Степана Разина. Под окном собралась целая толпа желающих послушать певца.
Справа от нас ярко горела освещенная сотнями мощных электрических ламп полоса проволочного ограждения, слева, в отдалении, надсадно дышал крематорий. А здесь из окна лилась и томила щемящей тоской будоражащая, мятежная русская песня о славном донском казаке, о грозных его побратимах и могучей русской реке Волге.
Песня о Степане Разине была очень популярна в Германии в годы войны. Трудно даже объяснить причину этого, так как немцы либо совсем не знали слов, либо безбожно коверкали их.
Пожалуй, весь секрет заключался в мелодии. Так или иначе, а песню о Разине пели рабочие и бюргеры, солдаты и офицеры вермахта, пели даже освенцимские эсэсовцы. А мы, освенцимские узники, связывали с этой песней надежду на освобождение, она вселяла в нас веру в неминуемую победу нашей Родины.
Вскоре сирена протрубила отбой, и к нам вышел Жора. Лицо его светилось радостью.
— Ну что ж, — сказал он, — дебют, можно сказать, превзошел все ожидания. Освенцимская аристократия признала меня. Теперь будет хлеб, будет и к хлебу, Малыш! — Он обнял меня за плечи и сказал: — Ох и живут же, гады! В комнате собралось десять немцев, все как один с зелеными винкелями. Стол заставлен яствами. Чего там только не было! На стеллажах посылки с продуктами. На плите кипит кофейник. Все как в сказке. Завтра пойду с визитом вежливости к самому Паулю. Говорят, он очень любит музыку. Недаром играет на губной гармошке.
— Сколько ты знаешь языков? — спросил Жору дядя Ваня.
— Свободно владею семью. Но об этом после, а сейчас, Малыш, пошли спать. Нам еще нужно подыскать подходящее место.
Мы распрощались с дядей Ваней и отправились в штубу. Пообещав двум «мусульманам» по миске баланды, Жора обменял у них место на первом ярусе, и мы улеглись.
— Понимаешь, — шепотом говорил мне Жора, — здесь и не так жарко, и воздуха больше, и угол укромный, меньше «простреливается» начальством. Да и ночью над головой не горит лампочка. А в случае необходимости можно юркнуть под нары.
Минуту спустя он уже спал сном праведника. А я никак не мог заснуть от нервного перенапряжения. Легко сказать, я ведь уже прощался с жизнью, а тут вдруг судьба снова улыбнулась мне.
Ночью я несколько раз просыпался, испуганно проверяя — здесь ли Жора. Он лежал на месте и улыбался во сне своей обаятельной и доверчивой улыбкой.
Глава 13
Во вторник я проснулся задолго до подъема. Меня трепала лихорадка, в висках назойливо стучали молотками докучные кузнецы. Я очень продрог. Чувствовал себя так, словно меня целую ночь толкли в ступе. Неужели заболел? Заболевших не лечили. Их без всяких проволочек отправляли в крематорий.
Когда прозвучала сирена подъема, проснулся и Жора. Я сказал, что заболел. Мой новый друг пощупал у меня пульс, лоб и, убедившись, что я действительно болен, заволновался. Сгоряча он уже хотел было идти к штубовому, чтобы тот упросил Вацека не посылать меня на работу. Но, взвесив все, решили, что это чревато последствиями: под маркой медосмотра Вацек может попросту отправить меня в газовую камеру, еще и скажет потом, что я умер «естественной» смертью.
Прогудела сирена, оповещая построение на аппель. Я простился с Жорой и в полнейшем равнодушии к своей судьбе стал в строй.
Ауфмайер лично дважды пересчитал нас, потом в сопровождении сонного удава — Пауля, который прохаживался перед строем с тяжелой дубинкой в руках, отправился в туалетную считать умерших «естественной» смертью. К счастью, ни Ауфмайер, ни Пауль не заметили моего состояния.
Вскоре блокфюрер отправился на доклад к рапортфюреру, а через некоторое время, как всегда, примчался мордатый Адольф. На этот раз понадобилось целых двадцать пять узников. Вацек велел всем штрафникам выйти из строя и построиться отдельно. Но их было всего семь человек. Я стал на левый фланг шеренги. Скользнув по нас взглядом, Адольф тут же забраковал меня и еще одного доходягу — «мусульман», дескать, ему не нужно. Рассердившись, Плюгавый заявил, что пусть Адольф в таком случае выбирает сам кого хочет. И Адольф выбрал двадцать пять человек по своему усмотрению. Среди них оказался и дядя Ваня.
После отправки рабочих команд лагерь опустел. В нем остались только те, кто работал в канцеляриях, мастерских, на кухне, в бане, в прачечной и прочих службах, а также узники карантинных блоков.
Утренние часы после отправки рабочих команд проминенты использовали, чтобы отсыпаться. Тем временем «организаторы» отправлялись на промысел. Под видом «квалифицированных рабочих» они ходили с кожаными или клеенчатыми сумками через плечо, куда маскировки ради запихивали различный инструмент, мотки проволоки. Все эти «электрики», «сантехники», «столяры», «слесари», и «парикмахеры» благодаря покровителям — эсэсовцам — шастали по всему лагерю, проникали даже в центральные канцелярии, казармы и команду «Канада».
После развода арбайтскоманд узники карантинных блоков опускались прямо на брусчатку перед блоком и погружались в сон. В шлафзалы их не пускали: там в это время штатные уборщики за миску баланды трудились в поте лица, прибирая помещения, наводя блеск, и этим уборкам никогда не было конца.
