Рассказы о дяде Гиляе - Екатерина Георгиевна Киселева
Портрету Глеба Ивановича Успенского определил дядя Гиляй место на своем столе, и береглась еще одна реликвия — оттиск письма Глеба Ивановича в Общество любителей российской словесности с автографом: «Владимиру Алексеевичу Гиляровскому на добрую память от Глеба Успенского. 21 марта 88 г. Москва».
Встречи дяди Гиляя с писателем начались в «Русских ведомостях». Мягкий по характеру, хлебнувший горя, Глеб Иванович откликался на доброту и сердечность. Редко приезжал в Москву по делам, но всегда заглянет в Столешники. Отношения его с дядей Гиляем стали настолько близкими, что, если возникала надобность решить какие-то вопросы в редакциях московских газет или журналов, Успенский обращался сам или просил издателей обратиться именно к Гиляровскому. А такая необходимость часто возникала. Успенский жил в Петербурге, но был тесно связан с московской периодикой. Неравнодушен был к русской кухне Глеб Иванович. В Столешниках, если известно было, что приедет Успенский, готовили хороший обед. Ну а где же хороший обед проходит в молчании? Какие это были драгоценные беседы!.. Они запомнились на всю жизнь.
Хранимый оттиск письма Успенского дядя Гиляй получил в трудный момент жизни — после того как сожгли книгу «Трущобные люди». На душе было смутно и горько. Письмо Успенского — выражение признательности Глеба Ивановича по случаю избрания его в почетные члены Общества любителей российской словесности. Когда об этом через газеты стало широко известно, Успенскому начали присылать со всех сторон России письма и телеграммы. Всего поздравлений пришло свыше двух тысяч. Среди них одно оказалось для Глеба Ивановича особенно дорогим. Это было письмо от пятнадцати рабочих. Его содержание и послужило основой для благодарного ответа Успенского Обществу любителей российской словесности. Много раз в течение жизни перечитывал это письмо дядя Гиляй, вспоминая Глеба Ивановича и сожалея о ранней смерти Успенского. А начиналось письмо с воспроизведения слов рабочих, обращенных к Успенскому: «Стыдно нам, русским рабочим, делается тогда, когда мы всюду слышим похвалы заграничным вещам, — говорим, что их вещи и дешевле и лучше и что только за границей изобретают хорошие машины и другие вещи. И нам обидно становится. Чем хвалить заграничное и порицать русских рабочих, не лучше ли устроить школы, где могли бы мы, рабочие, учить физику, механику. Вот тогда мы, русские рабочие, могли бы сделать что угодно… Обидно слышать порицание, в чем мы не виноваты… пора перестать видеть в нас непонятное стадо глупых людей и говорить, что мы не способны понимать правду, не любим читать хорошие, дельные книги…» Эти, последние мысли письма развивал в своем ответе Успенский: «Самым большим несчастьем простого рабочего человека оказывается невежество, темнота, отсутствие нравственной поддержки, дающей возможность ощущать в себе человеческое достоинство. И вот эту-то нравственную поддержку, как оказывается, человек нашел, по словам адресатов, „в хорошей книге“… Книга ничего не изменит в его (рабочего) труженической жизни, но… ему станет ясно и понятно вокруг себя. До этой хорошей книги они добрались не вдруг, а после долголетнего одурманивания себя лубочной литературой…» Книги Глеба Ивановича Успенского рабочие называли в своем письме «хорошими». «Оттого, — сообщали они, — что говорите о нас, о простом, сером народе… справедливо». «Действительно, — добавляет к этим словам Успенский, — желание писать справедливо всегда было во мне. И если высокоуважаемое Общество любителей российской словесности нашло возможным оказать мне высокую честь, избрав почетным членом именно только за эти простые цели, руководившие мною в моей литературной деятельности… честь, сделанная мне, есть вместе с тем приветствие и поощрение того рода литературы и тех его участников, которые руководствуются теми же простыми целями…»
Глеб Иванович неслучайно подарил дяде Гиляю, тогда еще совсем молодому человеку, именно это письмо. В нем был ответ на вопросы, неоднократно затрагиваемые ими в разговорах во время встреч, в частности вопрос, кому и как писать. Принцип Глеба Ивановича — «писать справедливо» — стал главным и для Гиляровского независимо от того, писал ли он заметку, репортаж, очерк, фельетон, рассказ… Вот отчего всегда стоял на столе дяди Гиляя портрет Глеба Ивановича, вот почему так тщательно хранил он дар своего друга.
Почти всегда, если заходила речь в доме, какой ставить самовар — их было несколько, — жена и дочь в один голос говорили:
— «Купринский».
Это обыкновенный тульский самовар, разве что формой отличавшийся от других — совсем круглый, как большой арбуз. Почему его называли «купринским»? И не перечесть, и не вспомнить, сколько раз приносили этот самовар в столовую, когда приходил в Столешники Александр Иванович Куприн. В «портретной» не было портрета Куприна. А самовар, приютившись на буфете, превращенном в книжный шкаф, напоминал о Куприне своим присутствием.
Приходя в Столешники, Куприн просил чаю. И каждый раз приносили этот пузатый самовар, а потом и сам Александр Иванович требовал именно его и, смеясь, приговаривал:
Мой пузатый самовар, Нагони-ка в доме пар!..Так и пошло — «купринский» самовар.
Жил в Столешниках альбом — «Дума за думой». Такие альбомы в былые времена составляли неотъемлемую принадлежность многих семейств. Если окружение дома оказывалось интересным, с годами альбомы превращались в любопытные, а порой и ценные документы. В них хранились мысли, впечатления, стихи, напутствия, благодарности, шутки, сказанные порой невзначай, а порой обдуманно и серьезно — в зависимости от человека, его настроения, обстановки. Альбомы эти являли собой характер взаимоотношений между людьми и часто — значительными. Иной раз они оставались неизвестными десятилетия после смерти владельцев, а потом издавались.
У дяди Гиляя тоже был альбом. Купила его жена Гиляровского и
