В. Лазарев - Поживши в ГУЛАГе. Сборник воспоминаний
А. П. Буцковский
Судьба моряка
Глава 1
Моя жизнь до ареста
Родился я в 1926 году, 30 сентября, в деревне Песчано-Озерка Амурской области в семье крестьянина.
То, что я впервые запомнил в своей жизни, — это коллективизация. Жили плохо, семья была большая — девять человек. В колхоз родители не вступили, и мы переехали в Благовещенск Амурской области.
В начале 30-х шел по России страшный голод. Мы жили в городе в нищете и голоде. Однажды я с отцом пошел на базар и там увидел брошенных голодных детей. Они лежали под базарными прилавками, на тротуарах. Их, живых, но уже не способных двигаться, ели мухи и черви. Это было так страшно, что с тех пор прошло уже более полувека, а я все еще вижу это, как наяву. Брошенных детей было очень и очень много.
Спасая от голодной смерти, родители вывезли нас на остров Сахалин.
В 1937 году мы возвратились с Сахалина в Благовещенск. Отца не прописали, причина — выехал из деревни, не вступив в колхоз. В тот же год отца сослали в село Мазаново Амурской области. Не колеблясь ни минуты, я с отцом отправился в ссылку, чтобы облегчить его судьбу. Поездом доехали до станции Белоногово, а потом проделали длинный путь пешком. Начиналась зима, был октябрь или ноябрь, уже много снегу. Мы шли пешком и тащили за собой санки со своими пожитками, и так двести с лишним километров. Мне тогда было одиннадцать лет.
Зиму 1937/38 года прожил я с отцом, вернее, отец всю зиму работал в тайге, от поселка в шестидесяти километрах, а приходил в поселок раз в месяц. Однажды, идя из тайги через реку Селемджу, он провалился под лед и чуть не утонул. В тот вечер я очень ждал отца, но вместо обычных 10 часов вечера он пришел почти в 2 часа ночи, весь обмерзший. Благодаря его крепкому здоровью все обошлось благополучно, и через день он опять ушел в тайгу заготовлять лес.
Лес заготовляли вручную, норма на человека — 15 куб. метров, а оплата слишком маленькая: 150–180 рублей в месяц (цены довоенные).
Я учился в четвертом классе, школа маленькая, деревянная, в классах холодно, хотя печи топили два раза в сутки. Ученики — дети ссыльных, таких же, как и мой отец. С питанием было плохо, не всегда я ел хлеба вволю, всегда чувствовал голод, и ко всему этому заедали вши, от которых трудно было избавиться. Спали все на полу, и взрослые и дети, коек не было.
К концу апреля 1938 года отцу разрешили выехать к семье, и вновь двухсоткилометровый путь прошли мы с отцом пешком. Еще лежал снег, и фанерный ящик с нашими пожитками, к которому были подделаны полозья, мы тащили волоком по снегу. Шли почти десять дней. Вскоре снег растаял — это было, когда мы вновь пришли на станцию Белоногово. Затем поездом с тремя пересадками приехали в поселок Кивдо-Копи Амурской области. Здесь я встретился со своими сестрами, Анной и Полиной, братьями, Афанасием и Виктором, и самым близким для меня человеком — мамой.
1938 год подходил к концу. В одну из октябрьских ночей агенты НКВД ворвались в нашу комнату, где мы жили семьей в семь человек. Я проснулся от резкого стука и, открыв глаза, увидел людей в черной одежде — их было трое: один стоял в раскрытых дверях, а двое — у нашей постели (спали мы все на полу). Один из этих людей ударил отца сапогом, а у мамы потребовал на всех документы. Мама дрожала и плакала, но агенты ругали маму, что она долго ищет документы, хотя на поиски документов ушло каких-нибудь три-четыре минуты.
Пнули и меня и приказали закрыть глаза. Я сильно боялся за отца, что его могут забрать, но на этот раз все обошлось. Агенты ушли, хлопнув дверью. Сестры мои ничего этого не видели и не слышали — они спали. Мама с отцом так и не смогли уснуть до утра. Этот день я никогда не забывал, где бы ни был.
В предвоенные годы приходилось много работать: косить и убирать сено, копать огород, а осенью собирать урожай и переносить его на себе за шесть — восемь километров. Урожай убирали всей семьей. Зимой — учеба. Одежды не хватало, обуви была одна пара огромного размера на двоих.
А еще труднее стало в 1941 году, как началась война. Через год, когда мне исполнилось шестнадцать лет, я добровольно ушел в армию, прибавив себе в возрасте два года, но вскоре меня отчислили как несовершеннолетнего. Пошел работать в шахту мотористом. Трудное было время: карточная система, в основном хлеб, и никаких других продуктов. За перевыполнение плана по выходе из шахты — два пирожка.
В 1943 году меня призвали в армию. Уходя на Великую Отечественную, я не предполагал, что мне долгие годы после ее окончания придется томиться в тюремных застенках, в лагерях Сахалина, мыса Лазарева, Колымы и холодной Якутии, а выйдя на свободу, еще не раз столкнуться с произволом властей. Но это будет потом. В армии я служил пулеметчиком станкового пулемета максим, вторым номером, в 12-й отдельной стрелковой бригаде. Вес у меня был 48 килограмм, боевая нагрузка — 43 килограмма.
Много я увидел уже здесь несправедливости и жестокости по отношению к военнослужащим. После учебной подготовки наш батальон вышел в лес. В течение недели нам приказывали на ночь раздеваться до нижнего белья, и мы спали на ветках, лежащих на снегу. Палатки были летние и не отапливались. Многие заболели. Я дважды выступал против таких порядков, меня наказывали.
В конце концов меня перевели в Военно-Морской Флот. Я благодарил судьбу, что оказался во флоте. Здесь было легче, хотя бы кормили сытнее. В рационе часто была американская тушенка, колбаса в банках, сыр.
Победоносно заканчивалась война, в числе других моряков я побывал на Аляске, на американской военно-морской базе Колд-Бей, где мы получали боевые корабли для Советского Союза. На одном из них, фрегате 25, я вернулся в СССР.
Принимал участие в войне с Японией, освобождал порты Северной Кореи. В 1946 году мне повезло: опять поездка в США. Я увидел города Портленд, Чикаго, Новый Орлеан, Сан-Франциско, Сиэтл, Панамский канал. Вновь закупали корабли для России. По возвращении в СССР продолжал служить в разных портах — Владивостоке, Советской Гавани, Камчатке, Порт-Артуре — и не догадывался, что, написав однажды в автобиографии о ссылке отца в 1937 году, сам окажусь жертвой.
По флоту идут разговоры: арестованы Русланова Лидия Андреевна — Народная артистка СССР, Кузнецова — жена секретаря Ленинградского обкома партии; какое-то «Ленинградское дело» открыто, по нему арестовывают сотни людей. Прошел слух, что арестована часть моряков из тех, кто был в США. Слухи, как эхо, доносились до каждого моряка.
И вот зловещая дата в моей жизни — 4 марта 1950 года. Я, матрос миноносца «Ведущий», арестован агентами МГБ войсковой части 25084. Меня обвинили в восхвалении жизни в США. Допросы велись по ночам, показания вырывали силой.
