Константин Кайтанов - Повесть о парашюте

Встречаясь с этими людьми, я не мог не поражаться их цельности, душевной прочности, незаурядному мужеству, расчетливой храбрости.

Никогда, даже в самые тяжелые месяцы и дни войны, я не сомневался в нашей победе. Но около этих людей, во время подготовки к полету или уже в воздухе, эта желанная победа обретала для меня зримые, рельефные, человеческие черты. Надо ли говорить, сколько для меня весило каждое их слово, как высоко ценилась их скупая информация…

На всякий, как говорится, случай, надо было знать, как действовать, если шальной снаряд заденет самолет или налетишь на ночной истребитель, патрулирующий в небе над оккупированной территорией.

А что наш самолет мог быть сбит, отнюдь не было преувеличением. Взлетали мы еще засветло и, набрав высоту четыре — пять тысяч метров, переваливали линию фронта. Мы не раз за это время попадали в мертвеннобелые лучи прожекторов и сразу, словно слепые, ничего не видели вокруг. А в ночном южном небе трассирующие снаряды зенитной артиллерии виделись особенно отчетливо. И каждая стремительная вереница их, казалось, была направлена не только в самолет, а именно в тебя. Хотя на самом деле снаряд, как правило, проходил или выше, или ниже. Серьезных же попаданий, к счастью, было не так уж много, и далеко не в каждом полете.

…Перевалив линию фронта, мы обычно снижались до 600–800 метров и шли под покровом ночи. Лежавшие внизу поля, деревни, города, леса — все было погружено в непроницаемый мрак. И что где находится — определить было невозможно. Все сливалось в густую черноту. Из-за этого порой возникали трагикомические ситуации. Однажды, облюбовав приличную площадку, расположенную совсем близко от заданной точки, мы зашли на прямую перед выброской парашютистов и сбавили газ. Моторы стали звучать приглушенно, из патрубков стали выбиваться длинные языки пламени. Они и подвели нас. Вдруг вспыхнули прожектора, осветилось огромное поле. Оказалось, что под нами был действующий ночной аэродром.

Сразу разобрав, что за «птица» пожаловала к ним, гитлеровцы открыли огонь из всех видов оружия, какое только у них было в наличии. Небо расцветилось гирляндами разноцветных ракет, сотни нитей трассирующих снарядов и пуль потянулись к нам. Круто закладывая то левый, то правый виражи, мы поспешили убраться от этого места подальше, взяв, впрочем, его на заметку.

Как видно, немцы не ждали нас в таком глубоком тылу и были удивлены нашему визиту не меньше, чем мы — уготованной нам встрече. Огонь их был не точен. Как потом выяснилось, пробоин у нас было совсем не много…

Вот в такой кромешной тьме надо было найти ту самую «точку», над которой надлежало выбросить парашютистов.

Разумеется, «точка» в подобном случае выглядит, как прямоугольник размером, скажем, в квадратный километр. Но с высоты — это точка. Кроме того, неизвестно, какой силы ветер дует на земле и куда дует, в какую сторону.

Возникали тысячи разных вопросов. И все требовали немедленных ответов. Напрягая глаза до боли, мы сличали полетную карту с местностью, плывущей под нами, и, уловив хоть сколько-нибудь похожие очертания характерных признаков далекой земли, закладывали широкий круг, чтобы еще раз удостовериться в своих догадках и найти наконец искомую точку. Если надо было, вызывали к окну тех, кто раньше бывал в этих местах… И когда в конце концов точно устанавливали, что внизу именно то, к чему мы стремились за три, четыре, а то и за пять сотен километров, считая от линии фронта, я знаком давал команду «приготовиться».

Парашютисты вставали и подходили к двери. Каждый из них давал мне в руки длинную толстую веревку с карабином на моем конце. Другой конец был привязан к вытяжному кольцу парашюта. Проследив весь путь этой веревки — нет ли петель, не провисает ли, не закручивается, — я цеплял карабин за толстый металлический трос, протянутый по всей длине сигарообразного фюзеляжа.

Для чего это делалось?

Многие, если не большинство десантников, которых мне доводилось провожать, прыгали в первый раз. Фал— так называлась эта веревка — должен был обеспечить принудительное раскрытие парашюта.

Это было всегда тяжело — выпускать человека в первый прыжок без подготовки.

Что было у них на душе?

О чем они думали?

Как мог, я старался ободрить каждого. Говорил: «До скорой встречи… Жду вас снова к себе, на аэродром». Дружески хлопал по плечу. Поправлял и без того правильно надетый парашют.

И видел, как светлеют лица, мягчает выражение глаз.

Эта разрядка большого нервного напряжения — я уверен и теперь — была необходима и благотворна. Мне потом, впрочем, говорили об этом и сами десантники…

Закончив эти несложные приготовления, я открывал дверь и всматривался в туманную даль земли, ловя эапомнившиеся по карте ориентиры. Если надо было, через вышедшего из пилотской рубки бортмеханика давал сигнал подвернуть самолет влево или вправо и, уловив момент, говорил первому стоявшему у двери парашютисту: «Пошел». По этому сигналу, немного потоптавшись на месте, парашютист подходил к двери, держа обе руки на закрепленном на груди грузе, и, сгибаясь в пояснице, вываливался через борт фюзеляжа.

Стоя сбоку, я провожал каждого, хлопая рукой по плечу, по спине.

Вся операция выброски занимала несколько секунд. Если с группой был груз, он сбрасывался в первую очередь, за ним следовали парашютисты.

Закончив выброску, я втаскивал все фалы, закрывал дверь и спешил в пилотскую кабину: оттуда был хороший обзор, и легче было считать раскрывшиеся белые купола парашютов. Если счет сходился — все было в порядке, можно было идти домой…

Впрочем, почему «если»? Должен сказать, что за все время выполнения моего «особого задания» не было случая, когда бы счет не сошелся, когда оставили самолет, скажем, пять человек, а белых куполов было только четыре.

Организовывая новые опорные базы, представители партизанского движения собрали у нас на аэродроме большое количество людей, в основном шахтеров и железнодорожников— жителей Донбасса. Дело свое эти люди знали. Оружие у них было отлажено хорошо. Боеприпасов они набирали столько, что места для продовольствия не оставалось. Подготовив группу, мы сразу же старались отправить ее. Прыгали донбассцы смело и быстро. Но чем больше мы забрасывали людей в тыл к гитлеровцам, тем… больше их скапливалось на нашем аэродроме…

Почему же, однако, так много людей отправляли именно воздухом? Ведь это можно было делать и по земле. Переправляли, конечно, и так. Но когда требовалось провести какую-то операцию быстро и на значительном удалении от линии фронта, авиация была незаменимой, да и более безопасной. При переходе «по зеленой», как говорили пехотинцы, было больше столкновений с неприятелем и, значит, меньше вероятности благополучного исхода.