Натан Эйдельман - Вьеварум

В «Колоколе», например, сообщалось, что князь Меншиков в совете почти все время "молчал и бесился", но нарушил молчание, чтобы "отстаивать розги, сечение и прочее".

В рукописи же Перцова утверждается, что Меншиков "бесился", но не выступал. "Против проекта (отмены крепостного права) было 8 человек", — писал «Колокол».

"Против проекта было 8 голосов, — записывал Перцов, — князь Гагарин и остальные бароны: Врангель, М. А. и Н. И. Корфы, Мейендорф, Литке и др.". В черновике Перцова имеется несколько выпадов по адресу царя, которые в «Колоколе» явно смягчены. Например, вместо иронического замечания "Государь многим рассказывал о своем подвиге" (то есть поведении на совете) в «Колоколе»: "Государь многим рассказывал о том, что и как происходило и что он говорил".

Зато в газете Герцена появляется ряд крепких эпитетов по адресу крепостников, которых нет в черновике Перцова: петербургский генерал-губернатор Игнатьев аттестован, например, как "тупой, зачерствелый сержант и придворный холоп".

В конце статьи кратко сообщалось о следующем заседании Государственного совета, состоявшемся через день после только что описанного, — 30 января 1861 года. В рукописи Перцова этого сообщения нет…

Я долго размышлял, пытаясь объяснить все эти различия.

Вариант № 1.

Эраст Перцов послал свой текст в Лондон, оставив дома черновик. Но Герцен и Огарев объявили, что печатают полученный отчет "без всяких изменений". А изменений немало…

К тому же — зачем бы редакторы «Колокола» самовольно убрали фамилии восьми крепостников, которые имеются у Перцова? Наоборот, Герцен и Огарев очень любили вытаскивать "их высокопревосходительства" на всеобщее обозрение в своей газете. Значит, вариант ь 1 не годится.

Вариант № 2.

"Колокол" напечатал отчет. Эраст Перцов — списал. Но этого даже сам Перцов не утверждает — его бы сразу уличили: ведь в рукописи есть факты, которых в «Колоколе» нет. Герцен, к примеру, сообщает, что князь Меншиков выступал на совете, а у Перцова сказано, что не выступал.

Вариант № 3.

Это вариант самого Перцова, в который поверили (или сделали вид, что поверили) жандармы:

"Я списал у какого-то человека, с какой-то рукописи. А потом выправил по "Колоколу".

Легко доказать, что никакой правки по «Колоколу» в этих карандашных записях не видно. Заметные различия с «Колоколом» сохранились, а была бы правка — исчезли бы различия.

Жандармы отчего-то (мы еще потолкуем дальше — отчего) больше не приставали к Перцову с этой рукописью.

А как на самом деле было? А на самом деле было, думаю, так.

Сначала Перцов составил для пересылки Герцену тот самый текст, который у него нашли (откуда отставной чиновник, литератор узнал подробности секретного заседания, читатель, наверное, уже догадывается). Готовую рукопись он, однако, не послал Герцену, прежде чем не уточнил и не отредактировал ее. Уточнения имели определенный характер: были смягчены все места, которые могли бы прямо или косвенно задеть Александра II (видно, автор не хотел обижать "героя дня", все же не согласившегося с самыми ярыми крепостниками). Зато усилены отрицательные характеристики самих крепостников. Пока набросок отчета лежал у Перцова, подоспели новые сведения. Стало, например, известно, что Меншиков не только "молчал и бесился", но и высказался сам.

Можно понять и отчего в «Колокол» не были посланы фамилии тех, кто были "против проекта". Некоторые из упомянутых крепостников (Мейендорф, Н. И. Корф) голосовали на самом деле вместе с царем и либералами. Перцов, вероятно, в последний момент узнал, что его сведения не совсем верны, и вообще не стал перечислять фамилии.

И уже перед самой отправкой материалов в Лондон автору стало известно кое-что о новом заседании Государственного совета — от 30 января…

После этого я принялся за расчеты…

Отчет появился в «Колоколе» 1 марта 1861 года (17 февраля по ст. ст.). Редакция сообщала о том, что письмо получено «сейчас». Послание из Петербурга в Лондон при самых благоприятных обстоятельствах шло 10–15 дней, то есть было отправлено где-то на рубеже января — февраля. Но ведь Перцов еще успел сделать примечание о заседании Государственного совета от 30 января. Выходит, 31 января — 1 февраля — вот примерная дата отправки. Значит, через несколько дней после заседания 28 января отчет о нем был послан в Лондон. Причем это уже была вторая редакция отчета. Первая же, конечно, была составлена совсем по горячим следам. 29 или 30 января 1861 года.

Эраст Перцов очень быстро узнал подробности секретных заседаний 26 и 28 января, очевидно, от младшего брата: Владимир Петрович Перцов стоял достаточно высоко на служебной лестнице, чтобы многое знать, но в то же время недостаточно высоко, чтобы быть участником дискуссий на "самом верху"; на заседания Государственного совета его не пустили, — отсюда ошибки, неточности. Подробности же В. П. Перцов мог узнать, например, от министра внутренних дел С. С. Ланского, который, судя по всему, благоволил к способному начальнику отделения. Ланской, конечно, и мыслить не мог, что, беседуя с одним из своих близких подчиненных, он уже почти вступает в разговор с Герценом и Огаревым.

Дальше все было просто: Эраст Перцов в спешке записал или переписал важные известия, добытые братом (спешку обнаруживают два чередующихся почерка), и каким-то конспиративным путем отправил корреспонденцию Герцену.

Выходит, в начале 1861 года, когда уже велась слежка за Перцовыми, за несколько месяцев до расправы, они все продолжали посылать Герцену важнейшие материалы, сокровенные тайны петербургской власти.

Если соединить то, что мы знаем о взглядах Эраста Перцова ("топоры" и пр.) и о тех документах, которые у него нашли; если вспомнить корреспонденции из министерства внутренних дел во втором и десятом номерах «Колокола», текст "Письма к редактору" в 1858 году да еще анонимный донос 1860 года; если добавить «пугача», "коронованного юнкера" и некоторые иные факты, то, казалось бы, можно не сомневаться: Владимир Перцов, чиновник министерства внутренних дел, и его старший брат Эраст — вот кто добывал и посылал Герцену важнейшие секретные материалы.

Все как будто становится ясным.

Впрочем, это так только говорится — «всё»…

Вот, например, судьба Эраста Перцова. Его забрали осенью 1861 года, в горячее время, когда революционное движение усиливается, а правительство свирепеет. Ему вроде бы несдобровать… Но, признаюсь, я с изумлением перелистываю заключительные страницы дела. Судить Перцова решили специальным закрытым судом (не следует допускать, чтобы в обычном суде зачитывали изъятые при обыске «возмутительные» стихотворения, задевающие императорскую фамилию!).