Константин Лапин - Подснежник на бруствере

Соседок по палате три. Молоденькую штабную телефонистку Аню, раненную осколком снаряда в руку повыше локтя, больше всего беспокоит, останется ли шрам и можно ли будет после войны носить платье с коротким рукавом. Работницу полевой почты толстуху Дусю замучили фурункулы. Пожилая бухгалтер из финчасти дивизии Серафима Федоровна страдала радикулитом. Она по-матерински заботливо относилась ко мне: то поправит подушку, то подоткнет одеяло, то, видя, что я хандрю, расскажет что-нибудь успокаивающее.

— Будешь еще, Любушка, танцевать на своей свадьбе! — приговаривала она, думая, что раненая нога — причина моей печали.

…Очередную партию выздоравливающих направляли в запасной полк. По пути в редком хвойном лесочке у шоссе мы увидели следы большого сражения. Десятки подбитых танков с крестами на бортах, сожженные немецкие бронетранспортеры, раздавленные пушки и грузовики. И ни одной нашей машины, ни одного трупа в советской форме — только фашисты, только вражеская техника! Это была работа гвардейского мехкорпуса, тех самых танкистов армии Катукова, которые подобрали меня. Устроив засаду, гвардейцы в пух и прах разгромили немецкую механизированную колонну, спешившую на выручку окруженной части. Да, научились мы воевать, ничего не скажешь!

В хозяйстве запасного полка стадо трофейных коров, женщинам поручили доить их: отличные каши и супы варились на цельном молоке. Доить я не умела, первый же опыт кончился печально: корова пнула ногой ведро, едва не угодив мне копытом в лицо.

У меня нашлась неожиданная защита — разведчица Рая, выздоравливающая после тяжелого пулевого ранения.

— Ты кого это заставляешь тискать коровье вымя? — наступала Рая на седого краснолицего начхоза. — Дважды кавалера орденов Славы? Это ж высшая солдатская награда! Знаешь хоть, как они достаются, эти боевые звездочки?

Я только весьма приблизительно передаю ее речь. Дело в том, что эта красивая, никого и ничего не боявшаяся девушка ужасно ругалась.

Деликатная, старомодных понятий Серафима Федоровна пыталась говорить по душам с сорвиголовой, но тут же зажимала уши: ради крепкого словца Рая не пощадила бы, как говорится, ни мать родную, ни отца.

Мой метод «воспитания» оказался более действенным.

Благодарная Рае за то, что она освободила меня от дойки коров, я помогала своей защитнице сочинять лирические послания ее другу в разведроте. Но наотрез отказывалась не то что вести за нее переписку, а даже просто разговаривать с Раей, если она позволяла себе лишнее.

— Пойми, Люба, в разведке все ругаются! — оправдывалась она. — Еще похлестче, чем я.

— Неправда, Рая, я тоже знала разведчиков. Ты же девушка, раскрасавица — тебе это вовсе не к лицу. Рассказать тебе о наших девчатах, о моей Клаве?

Скучая по подругам, я с удовольствием рассказывала о них. Рая любила слушать мои рассказы, не хотела засыпать, если я молчала. В чем-то она была совсем девчонкой. Но эта девчонка прошла огни, воды и медные трубы, побывала в таких переделках, которые и мне, окопнице, не снились.

…Близился штурм Берлина. Всех способных носить оружие распределили по воинским частям. Мне не терпелось вернуться в свою роту, хотя я не знала, как меня встретят после затянувшейся «самоволки».

Но война была везде, мы ведь находились на вражеской территории.

Промозглой апрельской ночью командир роты, боевой капитан, собрал по тревоге оставшихся запасников. Из окружения вырвалась вражеская группировка неустановленной численности, сообщил он, противник движется в нашу сторону. Надо достойно встретить его. Из женщин командир взял лишь Раю и меня, как самых обстрелянных.

Спустя час мы залегли в отрытой бойцами траншейке на бугре за шоссе. У Раи в руках автомат, у меня — снайперская винтовка. Правее нас в окопе пулеметчики. Если гитлеровцы попытаются пробиться к шоссе — ударим им в лоб. Хуже, если враг покажется с другой стороны: переднего края здесь нет, нет и настоящей обороны.

Ночь прошла тихо. Лежать на сырой, непротаявшей земле холодно, ноет раненая нога. До боли в глазах всматриваюсь в темноту, ловлю каждый шорох.

Враг показался на рассвете, причем именно с той стороны, откуда мы его ждали: немцам, видно, уже не до осторожности. Около роты гитлеровцев, выйдя из жидкого лесочка, двигались к шоссе по узкой, вымощенной белым камнем дороге. Подпустив врага ближе, мы по команде открыли огонь.

Неровный строй рассыпался, гитлеровцы попадали наземь. Высокий немец, до этого шагавший впереди роты, лежа на земле, привязал носовой платок к автомату и стал размахивать им, как белым флагом. Видать, эти навоевались досыта. Они даже не пытались оказать сопротивление, хотя нас было намного меньше.

— Прекратить огонь! — скомандовал капитан.

Он спустился с бугорка к немцам. Пока шли переговоры, Рая нервничала, сердилась:

— О чем они там совещаются? Полоснуть по гадам очередью — и конец.

Не раз она рассказывала мне, сколько знакомых ребят-разведчиков похоронила, а когда мы с ней мылись в бане, я видела шрамы на белом, молодом теле Раи. Можно было понять ее ожесточение.

Побросав в кучу оружие, гитлеровцы сдались в плен. Автоматчики повели их в штаб полка. Мы с Раей вернулись в дом к перепуганной близкой стрельбой Серафиме Федоровне.

На следующий день приехали штабные офицеры, стали уговаривать нас пойти на канцелярскую работу в один из отделов штаба танковой армии. Война кончается, пора осваивать мирные профессии. Ни я, ни Рая, ждущая вызова в свою часть, вовсе не обрадовались этому предложению. Я просила направить меня в родную 21-ю дивизию. Но где ее искать в канун грандиозного сражения, когда бесчисленные части отовсюду стягиваются к вражеской столице?

Серафима Федоровна уговаривала меня ехать вместе с нею; в штабе армии дело найдется для всех. Война еще идет, в бою нередко и писарям приходится браться за винтовку. У меня же она не простая, снайперская.

Я согласилась еще и потому, что знала: танкисты первыми ворвутся в Берлин, значит, я скорее найду своих. Снайперам найдется работка во время уличных боев.

Мчимся по бетонированной автостраде, она такая ровная и широкая, что летчики используют ее как взлетную полосу. По бокам шоссе мелькают чистенькие, крытые черепицей фольварки, перед домами — липы, почки на ветвях набухли, как кулачки. Проезжаем разрушенный воздушными бомбардировками город, готические шпили торчат среди развалин, как обглоданные кости. (Вот и обрушилась война на головы тех, кто поднял меч! Но разве сравнить это со сплошной зоной пустыни, которую оставляли после себя орды современных гуннов?!)