Стефан Кларк - Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII

Появления Берти в Париже стали важным событием в культурной жизни города. Тут можно вспомнить комическую оперу Жака Оффенбаха и либреттиста Альбера Мильо, написанную в 1874 году, когда они снова оказались на пике популярности после падения Коммуны. Опера под названием «Мадам д’Аршидюк» рассказывает незатейливую историю эрцгерцога, который влюбляется в служанку, и Мильо умудрился (очень своевременно) вставить туда дуэт на франгле[244]. Два героя в гостинице притворяются англичанами и поют песенку, в которой есть такие строчки: «О, да! Давайте, давайте, boivez[245] вино, о, как прекрасно и божественно оно» и Very well, I tank[246] yew, oh my dear («Очень хорошо, спасибо, о, моя дорогая»). Сознательное нагромождение ошибок должно было развеселить парижского зрителя.

Когда Берти посетил Париж в марте 1875 года, он отправился на «Мадам д’Аршидюк» и, можно сказать, помог этой опере стать хитом сезона после довольно вялой премьеры. Вероятно, он испытал особое удовольствие от дуэта на франгле. Если в нем была хоть толика литературного чутья (что спорно), он, возможно, заметил и весьма красноречивую строчку в песенке: «О! Ce rosbeef очень хорош». В контексте сценки это могло быть воспринято буквально: в том смысле, что ростбиф в гостинице очень хорош, но rosbif (в современной орфографии) – это еще и жаргонное название англичанина. В тот вечер все в театре знали, что le prince anglais[247] в зале, и легко себе представить, как певец отвешивает поклон в сторону Берти, когда поет эту песенку. Наверное, не будет слишком смело предположить, что Оффенбах и Мильо придумали эту сценку с франгле, чтобы привлечь внимание Берти. Если так, то их стратегия сработала идеально, потому что Берти стал постоянным зрителем этой оперетты.

Разумеется, во время действия Берти больше глазел по сторонам, разглядывая в лорнет красивых женщин в зале, но, в конце концов, большинство из них только за тем и ходили в театр, чтобы себя показать. Но и на Берти было нацелено множество биноклей – все пытались рассмотреть, как он был одет в тот вечер. В 1870-1880-е годы Париж хоть и был республиканским, но его стиль определял наследный принц.

Было бы преувеличением сказать, что только Берти и Александра оказали большое влияние на парижскую моду – по крайней мере, в женской одежде. Не будем умалять заслуг другого англичанина, Чарльза Ворта.

Амбициозный 20-летний торговец тканями, Ворт впервые приехал в Париж в 1845 году и устроился на работу в дом моды «Мезон Гаглен», популярный магазин по продаже тканей и готовой одежды. Ворт начал придумывать новые модели платья и вскоре получил повышение по службе и долю в бизнесе, возглавив отдел. Когда «Мезон Гаглен» пригласили к участию в конкурсе на изготовление свадебного наряда императрицы Евгении в 1853 году, Ворт предложил некоторые свои платья, которые были замечены новой первой леди Парижа. Получив приз на Парижской выставке 1855 года (разумеется, он участвовал во французской экспозиции, представляя «Мезон Гаглен»), англичанин подыскал себе и спонсора – шведа по имени Отто Боберг – и открыл собственный магазин на шикарной улице де ла Пэ, между Оперой и площадью Согласия.

Это был хитроумный ход – самое время влиться в парижскую индустрию моды: в столице Франции эпохи Наполеона и Евгении платье, поражающее воображение, стало ключом к успеху любой женщины. Более того, в числе постоянных клиенток магазина Ворта вскоре оказалась и maîtresse стиля[248], сама Евгения. Как только стало известно, что императрица покупает платья chez Worth[249], каждая уважающая себя парижанка готова была расшибиться в лепешку, только чтобы попасть в клиентский список, и рвать на себе волосы в случае отказа по причине ее недостаточно высокого статуса. Интересно, что среди элитной клиентуры Ворта были и знаменитые кокотки, в частности две английские «звезды» парижской сцены «секс за деньги» Кора Перл и Кэтрин (Кегля) Уолтерс. И это ничуть не смущало более респектабельных дам – во Второй империи куртизанки высокого класса формировали параллельную «аристократию».

Обладающий острым чутьем бизнесмена, непревзойденным чувством стиля, Ворт прошел и все ступени профессионального мастерства, а потому прекрасно разбирался в новых тканях на рынке и знал, как они ведут себя при крое. Его успех был неслучаен – клиентки не сомневались в том, что платье идеально сядет по фигуре, а мы уже знали, какое значение придавалось удачному декольте при дворе Евгении. Любая промашка в крое могла дорого стоить хозяйке платья.

Ворт был настоящим мастером-художником. Его талант и конечно же бесконечный список клиенток позволяли ему устанавливать свои правила. Он превратился в настоящего диктатора. Даже самые именитые парижские аристократки уже не могли требовать от портного выполнять их желания, они надевали то, что предлагал им Ворт. Дамам приходилось покупать платья для утренних, дневных и вечерних выходов, а также более удобные чайные платья и домашнюю одежду. Гардероб надлежало обновлять каждый сезон, потому что мода быстро менялась – опять-таки по капризу Ворта, – хотя клиентка, приобретая туалет, была уверена в том, что фасон ее платья не устареет долго. Дамы были вынуждены следовать рекомендациям Ворта и в выборе аксессуаров: сумок, шляпок, шарфиков, изготовленных его компаньонами. Одним словом, Ворт создал то, что французы называют le total look[250], изобретя бизнес-модель, которой и по сей день пользуются все лучшие дома haute couture [251].

Понятное дело, что Ворт закрыл свой магазин во время Франко-прусской войны, когда большинство его клиенток покинули город, но вернулся после разгрома Коммуны – правда, без шведского бизнес-партнера, зато с новыми идеями в голове. И именно его возвращение в Париж положило конец эпохе кринолина.

Повторное открытие магазина Ворта было воспринято как верный симптом возрождения Парижа. В дневниковых записях за январь 1872 года писатель Эдмон де Гонкур отмечает невиданные заторы на улице де ла Пэ, вызванные скоплением экипажей, пытающихся пробиться во двор здания. Подойдя ближе, «прямо над входом во двор, я читаю вывеску: „Ворт. Париж снова тот же, что и во времена Империи“». Это означало, что богатые модницы вернулись в город и первым делом бросились за платьями из последней английской коллекции.

Разумеется, было бы странным, если бы все в Париже одобряли сильное английское влияние. В дневнике Гонкура за 1875 год можно прочитать забавное описание английских туристов за обедом в шикарном кафе «Вуазен», одном из любимых заведений Берти. «Радость, с которой англичане набивают свои желудки, – пишет Гонкур, – поистине отвратительное зрелище, недостойное цивилизованного общества. Когда они едят, весь их мозг сосредоточен на пережевывании и заглатывании. Мужчины изрыгают животное удовлетворение, в то время как бело-розовые лица их женщин светятся от тупого опьянения. Сыновья и сорванцы-дочери с вожделением смотрят на мясо. Все они – мужчины, женщины и дети – являют собой апофеоз животной одержимости, немой сытости и полоумного экстаза».