Сергей Нечаев - Любовь и злодейство гениев

«Я рад, что именно теперь, когда уже Вы не можете делиться со мной Вашими средствами, я могу во всей силе высказать мою безграничную, горячую, совершенно не поддающуюся словесному выражению благодарность. Вы, вероятно, и сами не подозреваете всю неизмеримость благодеяния Вашего! Иначе Вам бы не пришло в голову, что теперь, когда Вы стали бедны, я буду вспоминать о Вас иногда!!!! Без всякого преувеличения я могу сказать, что я Вас не забывал и не забуду никогда и ни на единую минуту, ибо мысль моя, когда я думаю, о себе, всегда и неизбежно наталкивается на Вас.

Горячо целую Ваши руки и прошу раз навсегда знать, что никто больше меня не сочувствует и не разделяет всех Ваших горестей.

Ваш П. Чайковский».

(Переписка с Н.Ф. фон Мекк (1890 год) Чайковский – Мекк, Тифлис, 22 сентября 1890 г.)

У Анри Труайя читаем:

«Отказываясь видеть очевидное, она и не подозревала в своей наивности, что он смеялся над ней и попросту хотел денег. Все более и более одурачиваемая, она только теперь осознает, в каком смешном положении оказалась. Нет никаких сомнений, что для всего российского высшего света она не более чем меценатка беспринципного музыканта, щедрая благодетельница гениального прохвоста, карикатура тайной советчицы, память о которой она так хотела оставить потомкам. Это уж слишком! Из уважения к самой себе она должна положить конец этой пародии дружбы…»

Чайковский, очевидно, был страшно огорчен, и он ответил ей 22 сентября 1890 года жалостливыми строками:

«Известие, сообщаемое Вами в только что полученном письме Вашем, глубоко опечалило меня, но не за себя, а за Вас. Это совсем не пустая фраза. Конечно, я бы солгал, если бы сказал, что такое радикальное сокращение моего бюджета вовсе не отразится на моем материальном благосостоянии. Но отразится оно в гораздо меньшей степени, нежели Вы, вероятно, думаете. Дело в том, что в последние годы мои доходы сильно увеличились, и нет причины сомневаться, что они будут постоянно увеличиваться в быстрой прогрессии. Таким образом, если из бесконечного числа беспокоящих Вас обстоятельств Вы уделяете частичку и мне, то, ради бога, прошу Вас быть уверенной, что я не испытал даже самого ничтожного, мимолетного огорчения при мысли о постигшем меня материальном лишении. Верьте, что все это безусловная правда; рисоваться и сочинять фразы я не мастер. Итак, не в том дело, что я несколько времени буду сокращать свои расходы. Дело в том, что Вам с Вашими привычками, с Вашим широким масштабом образа жизни предстоит терпеть лишения! Это ужасно обидно и досадно […] Не могу высказать Вам, до чего мне жаль и страшно за Вас. Не могу вообразить Вас без богатства!..»

Но Надежда Филаретовна уже приняла решение. Решив для себя раз и навсегда, что Чайковский все эти годы видел в ней всего лишь свою личную банкиршу, она отказала ему в финансировании. Ее последнее письмо к Чайковскому заканчивалось следующей фразой:

«Вспоминайте меня иногда».

Ко всему вышесказанному остается лишь добавить, что Чайковский и Надежда Филаретовна фон Мекк так никогда и не встретились. То есть они не виделись ни разу!!! Впрочем, нет. Они случайно увиделись один раз в середине августа 1879 года. Он тогда проводил время за «композиторством» и одинокими прогулками в лесу, а она, обычно избегавшая выходить в этот час, тоже вдруг решила отправиться подышать свежим воздухом в лес со своей дочерью Милочкой и несколькими знакомыми. Она ехала в коляске и на повороте заметила Чайковского, тоже в коляске. После секундного онемения он вежливо снял шляпу и сделал робкий поклон. Но тогда Надежда Филаретовна не осмелилась ни заговорить с ним, ни улыбнуться, хотя сердце ее готово было выпрыгнуть из груди. И экипажи так и разъехались, а потом она получила от него письмо:

«Извините, ради Бога, Надежда Филаретовна, что, нехорошо рассчитав время, я попал как раз навстречу Вам и вызвал по этому случаю, вероятно, новые расспросы Милочки, а для Вас новые затруднения».

Тогда она поспешила успокоить его:

«Вы извиняетесь, дорогой друг мой, за то, что мы встретились, а я в восторге от этой встречи. Не могу передать, до чего мне стало мило, хорошо на сердце, когда я поняла, что мы встретили Вас […] Я не хочу никаких личных сношений между нами, но […] почувствовать Вас не как миф, а как живого человека, которого я так люблю, и от которого получаю так много хорошего, – это доставляет мне необыкновенное наслаждение».

Чего ей тогда стоили подобные слова, нам не понять… А что биографы? Они обычно называют их необычные отношения «романом в письмах» или «виртуальной связью», которая не имеет аналогов в истории музыки. От себя добавим, что и в медико-психологическом аспекте тоже.

Как известно, великий композитор скоропостижно скончался 25 октября (6 ноября) 1893 года. При этом за несколько дней до этого он преспокойно дирижировал оркестром и выглядел в полном здравии…

Надежда Филаретовна фон Мекк умерла в Ницце в январе 1894 года. Умерла она от туберкулеза, пережив Чайковского чуть более чем на два месяца.

«Пройдут миллионы лет, и если музыка в нашем смысле будет еще существовать, то те же семь основных тонов нашей гаммы, в их мелодических и гармонических комбинациях, оживляемые ритмом, будут все еще служить источником новых музыкальных мыслей».

(П.И. Чайковский)

После смерти Чайковского по Санкт-Петербургу и Москве тут же поползли слухи о том, что он отравился, но тогда их быстро погасили. Но вот в 1981 году вдруг грянул гром: на страницах апрельского номера английского журнала «Мьюзик Леттерс» (Music Letters) появилась статья музыковеда А.А. Орловой, которая работала в доме-музее Чайковского в Клину, а потом эмигрировала из СССР. Эта статья содержала сенсационные подробности из биографии Чайковского. Орлова, в частности, утверждала, что композитор покончил жизнь самоубийством.

Суть истории вкратце такова. В 1893 году у Чайковского имело место неестественное влечение к 15 летнему Александру, племяннику графа А.А. Стенбок-Фермора, шталмейстера и близкого друга императора Александра III. Разгневанный граф пожаловался императору, а также передал протест обер-прокурору Сената Н.Б. Якоби, однокласснику композитора по Училищу правоведения. Н.Б. Якоби, обеспокоенный возможным уроном для репутации этого элитного учебного заведения (в то время в России мужеложство формально являлось уголовно наказуемым деянием), созвал так называемый «суд чести» из школьных товарищей, бывших в то время в Санкт-Петербурге. Прения за закрытыми дверями длились пять часов.