Высоцкий - Владимир Иванович Новиков
В сентябре опять довелось побывать в Склифе, в реанимационной палате. С конца октября — две недели в другой больнице, в неврологии. Между двумя этими вехами — рейс на «Аджарии» от Ялты до Батуми. Когда приближались к Сухуми, на судне велись учения — отрабатывали технику спасения человека за бортом. Высоцкому эта живая картинка очень кстати, она помогает закончить песню, которую он потом показывает капитану Назаренко и его гостям:
Был шторм — канаты рвали кожу с рук,
И якорная цепь визжала чертом,
Пел ветер песню грубую — и вдруг
Раздался голос: «Человек за бортом!»
Начинала рождаться эта песня во время летнего плавания на «Грузии», поэтому посвятим ее капитану Гарагуле. Но и Назаренко без подарка не останется: много еще будет морских песен. Ведь тема эта проходит через поэзию Высоцкого даже не красной нитью — красным канатом.
А в глубине любой темы — проблемы. Собственные и весьма болезненные. Опять Высоцкому грозит участь человека за бортом. За бортом гордого и красивого парохода отечественного кинематографа. В этом сезоне многовато получено пощечин и затрещин. Просьбы, пробы — и все неудачные.
Прошел по Москве слух, что Эльдар Рязанов собирается экранизировать пьесу Ростана «Сирано де Бержерак». Сирано — поэт, остроумец, дуэлянт. С нестандартной внешностью и нежной душой. Очень «высоцкая» роль. Он уже к ней подсознательно примерялся: «А вы, барон, и вы, виконт, пожалте в секунданты» — не из той ли же оперы? Чьим голосом лучше всего озвучить ростановский текст: «Молитесь, принц! Конец вас ждет… Ага! У вас дрожат все жилки»? И после удара шпаги — во весь голос: «Вот! И я попал в конце посылки!»
И тут случай сводит с Рязановым. В каком-то театре, где тот сидит аккурат позади Высоцкого с Мариной. Повернулся к режиссеру — напрямую: «Хочу попробоваться». А тот в ответ: «Понимаете, Володя, я не хочу в этой роли снимать актера, мне хотелось бы снять поэта». Не подумав сказал, конечно, но тем больнее. Потом стало известно, что Евтушенко на роль намечен.
«Но я ведь тоже пишу», — успевает сказать Высоцкий. Лучше бы таких слов не произносить. Все-таки на пробы он приглашен, хотя и без особых надежд. Но в итоге Рязанову эту картину закрывают — грубо и беспардонно: потребовали отказаться от Евтушенко, но режиссер на это не пошел. У Высоцкого же от всей этой истории осталась горечь в душе плюс несколько его фотографий с приклеенным длинным носом — у мамы где-то хранятся.
Более долгая история с несчастливым концом называется «Один из нас». Здесь Полока делал ставку на Высоцкого. Сценарий вроде основан на подлинных событиях, а в то же время сюжет полусказочный. В канун войны немецкие диверсанты планируют взорвать наш оборонный завод. И для того, чтобы с ними справиться, органы направляют туда не профессионального контрразведчика, а простого советского офицера. В реалистической манере это трудно осуществить, и Полока опять делает ставку на эксцентрику. Высоцкий в роли Бирюкова будет этаким Иваном-дураком, который в итоге всех перехитрит. С песнями будет кино, с плясками… На пробах Высоцкий бил чечетку не только на полу, но и на стене. Да-да, разбегался, прыгал и отбивал несколько тактов. В общем, в буквальном смысле на стену лез, чтобы роль завоевать.
Но худсовет творческого объединения, состоящий в основном из маститых актеров, проголосовал против Высоцкого. Всеволод Санаев, удостоенный — как раз в эти дни — звания народного артиста СССР, заявил: «Только через мой труп будет играть Высоцкий».
Откуда такие страсти? Да все оттуда же: в известном учреждении на площади Дзержинского есть Пятое управление, идеологическое. Возглавляет его генерал Бобков. И этот большой человек сказал, что оторвет башку Романову и Баскакову (то есть министру важнейшего из искусств и его заму), если те утвердят Высоцкого. Вот какую угрозу государственной безопасности представляет собой скромный артист без чинов и званий.
Три трупа будет, если он начнет сниматься. Нет, такой ценой не надо, возьмите безупречного Жору Юматова, а по танцевальной части я его поднатаскаю.
Но какой режиссер после всего этого решится приглашать в свою картину столь криминальную личность, которой всё вменяют в вину: и песни, и пьянство, и жену-иностранку?
И все-таки просветы в жизни есть. Стабильно идет в Театре сатиры «Последний парад», и звучат там песни Высоцкого. В конце года на праздновании шестидесятилетия Валентина Плучека он адресует режиссеру свое приветствие, сочиненное по канве уже очень известной народу песни «Москва — Одесса». Ее в спектакле поет Михаил Державин, играющий, как сказано в пьесе, «газетчика и менестреля» (подгонка под Высоцкого), причем первая строка там слегка изменена: вместо «В который раз лечу Москва — Одесса» — «На север вылетаю из Одессы». Это уже подгонка под сюжет пьесы. Ну и еще попросили изменить строчку про стюардессу: вместо «Доступная, как весь гражданский флот» — «Надежная, как весь гражданский флот». Тоже, между прочим, неплохо, поскольку «надежная» звучит с неменьшей иронией. Классика всегда напрашивается на переиначивание, передразнивание. Вот и сам автор сейчас перелицевал ее в соответствии с поводом:
В Москву я вылетаю из Одессы
На лучшем из воздушных кораблей.
Спешу не на пожар я и не на премьеру пьесы —
Спешу на долгожданный юбилей.
Живее всего зал, как водится, реагирует на самую незатейливую остроту: «Еще по телевизеру хоккей, там стон стоит, но мне туда не надо». В тот день была какая-то важная ледовая баталия, и стих попал в точку. В этом месте пришлось даже остановиться из-за аплодисментов. А при всей шуточности тут есть вполне серьезное упоминание об одном спектакле, который, если по большому счету говорить, стал главным событием театрального года:
Мне надо — где «Женитьба Фигаро»,
В которой много режиссерских штучек.
Я мог бы в «Моссовет» пройти двором, —
Но мне не надо — мне туда, где Плучек.
Широк даже мир театра, можно найти в нем для себя новое пространство. А жизнь — открытый океан, где всегда есть место для неожиданностей, не только неприятных:
…С качкой у них перебор там,
В штормы от вахт не вздохнуть, —
Но человеку за бортом
Здесь не дадут утонуть!
В ожидании главной роли
Одиночество — хорошая вещь. Вроде Бальзак это сказал, а потом добавил: но нужно, чтобы был кто-то, кому можно сказать, что одиночество — хорошая вещь. Иначе говоря, надо то
