За дверью поджидают призраки. Драма немецкой семьи в послевоенной Германии - Флориан Хубер
В 1934 году Герман Боллер стал профессиональным солдатом. Он происходил из простой семьи, и ему были нужны деньги, чтобы жениться на Лизель Шнайдер, дочери начальника вокзала. Он участвовал в испанской войне в составе немецкого легиона «Кондор», а во время Второй мировой войны служил в люфтваффе радистом на различных фронтах. В Праге он попал в советский плен. Зимой 1949 года жена узнала о его предстоящем освобождении, и вот теперь, через пять лет разлуки, они отправились встречать Германа у ворот лагеря в Бад-Херсфельде.
Уте Боллер было в то время четыре с половиной года. Насколько смутны ее общие воспоминания об этом времени, настолько же яркими сохранились в ее памяти подробности того дня. Она отчетливо помнила, как мать причесывала их с братом, как еще раз послала их в туалет, прежде чем усадить в «адлер» дяди Рихарда; как дядя остановил машину на полдороге, достал бутылку шнапса, и взрослые сделали по щедрому глотку. Помнила она и как неуютно было в тот морозный день в неотапливаемой машине, она совершенно окоченела.
Когда они приехали в Бад-Херсфельд, к холоду добавилось нарастающее беспокойство. Сегодня она в первый раз увидит «папу», которого русские так долго держали в плену. Наконец из ворот лагеря вышел мужчина, он подошел к ним и только лицом к лицу смог узнать в дяде Рихарде своего родного брата. Под мышкой мужчина держал какой-то сверток; одет он был в темный ватник, привезенный из России, а обут в парусиновые туфли. Он совсем не был похож на того бравого папу в офицерском мундире, каким Уте представляла его по фотографии.
На рисунке в книге изображен рослый мужчина на фоне приоткрытых ворот. Он закутан в черно-коричневое подобие пальто, на голове огромная бесформенная шапка с опущенными ушами. Глаза и рот мужчины широко раскрыты. Перед ним стоит крошечная девочка в голубой юбке и белой блузке. Руки девочки плотно прижаты к телу, косички – как будто от страха – топорщатся в стороны. Черный человек и девочка. Рядом с картинкой Уте написала:
[(37) «Вот Уте видит наконец,
Что это точно не отец.
Не стоит говорить «привет»,
На нем даже ботинок нет,
На голове страшный колпак,
«Пропойцы» здесь не ходят так».]
Пропойцами в Гиссене называли асоциальных личностей. Я представляла тебя намного красивее! Выражение разочарования, сорвавшееся с уст Уте, повергло в шок мать, отца и дядю. Это был ужасный, растянутый до бесконечности момент боли. Потом взрослые быстро пошли к машине, отец взял детей за руки и потащил за собой – они с братом едва успевали. Уте почувствовала в этом жесте какое-то смущение. Семья Боллер везла домой в Гиссен отца – отстраненного, почти чуждого. На рисунке – удаляющаяся по темной дороге машина. В заднем стекле справа видна белокурая головка Райнера, слева косички Уте, а посередине – голый отцовский череп на тонкой бледной шее.
[(38) «В машине папу не видать,
На деле ж в нем такая стать!
И ясно всем, как Божий свет,
Что прежней жизни больше нет».]
Вернувшийся домой Герман Боллер в свои тридцать семь лет был уже тяжело больным человеком. Из плена он привез хроническое воспаление почек. В справке об освобождении из лагеря в Бад-Херсфельде отмечены отеки лица и туловища, а также перелом грудного позвонка. Гиссенские врачи диагностировали у него дистрофию на почве длительного недоедания. Но Боллер не желал сдаваться ни своему телу, ни врачам. С постоянной головной болью он боролся с помощью таблеток «Spalt»[67]: эти сине-белые трубочки с винтовыми крышечками валялись по всей квартире. Он смеялся над зимним холодом и при минусовой температуре ходил в коротких носках и без теплой майки. Он игнорировал советы врачей лечь в клинику, чтобы подобрать лечение гипертонии.
Его рецепт был таким: превратности жизни надо встречать с твердостью.
[(39) «Человек – только тот, кто выносит все. Слабаки не выдерживают войн».]
О том, как он сам пережил войну и плен, семья, разумеется, так ничего и не узнала. Он вел себя словно этих десяти лет в его жизни просто не было. Но он не мог отрицать, что этот опыт повлиял на его поведение, ценности и отношение к жизни. Суровые правила, которым он добровольно следовал, касались теперь всех в семье.
Вместо сильного, способного к сочувствию супруга, за которого Лизель Боллер вышла замуж десять лет назад, к ней вернулся совсем другой человек. Она не знала причин, да и не спрашивала. В одну из первых ночей после его возвращения Уте, лежа в своей кроватке, слышала через стенку, как мать диктует отцу какие-то числа. Числа, снова числа, и конца этому не было. Полночи сквозь дремоту девочка слышала это бормотание. На следующее утро мать как будто подменили. Она не захотела рассказать дочери, о чем они с отцом говорили. Уте, однако, поняла, что между ними произошло что-то такое, от чего уже не избавиться. В матери появилась грусть и подавленность – девочка раньше такого никогда не замечала.
[(40) «Что-то во всем этом было странное, я понимала. Конечно, я старалась вести себя так, чтобы мама была счастлива. До конца ее дней я видела свою задачу в том, чтобы снова сделать эту женщину счастливой».]
Во второй половине детства Уте, которое было нарушено возвращением отца, все было уже не так, как раньше. Отец стал диктатором в семье. Лизель старательно прививала детям хорошие манеры, но Герман считал, что они неженки. Он хотел сделать их крепкими и сильными, способными оказать сопротивление. Сцепить зубы, задницу сжать – и вперед, не распускать нюни и не ныть! Слабаки не выдерживают войн! Для такого воспитания солдатские выражения были как нельзя кстати: он и хотел воспитать детей как солдат. Поэтому Райнера и Уте он называл не иначе как «парни». Послушание было первой заповедью. «Парень» должен быть послушен и исполнителен, если нужно, к примеру, принести из аптеки очередную упаковку с обезболивающими таблетками или сдать на почту лотерейный билет. И не надо ни о чем задумываться: пусть лошадь думает, у нее голова большая – так учил он и своих солдат в армии. А иначе – получишь по заднице. В семье Боллера теперь выражались, как на плацу.
Бояться было запрещено. За любой страх полагалось наказание – за страх перед феями, страх темноты, страх глубины. Однажды в отпуске на Боденском
