Вячеслав Козляков - Лжедмитрий I

С самого начала царствования права на престол царя Дмитрия Ивановича подтверждались родством с Иваном Грозным. Подданным нужно было запоминать имя новой царицы и великой княгини, «иноки Марфы Федоровны всеа Русии» — седьмой жены царя Марии Нагой. После этих грамот никто уже не говорил, что у ее сына не было канонических прав на престол. Не менее любопытна и вторая грамота, привезенная в Сольвычегодск. Она запрещала до особого указа тратить собранную казну и запасы: «И того бы естя берегли накрепко, чтоб над нашею казною и над хлебом никто хитрости никакия не делали»179. Какой бы ни была новая власть, а начинать ей нужно было с того, с чего начинали и предшественники: с обыкновенных забот по управлению государством и наполнения бюджета Московского государства.

Царь Дмитрий, даже после принесенной ему в Москве присяги, продолжал выдерживать паузу и не спешил с вступлением в столицу. Камнем преткновения оставалась судьба свергнутой царицы Марии Григорьевны и царя Федора Борисовича Годунова. Не решив, что делать с ними, нельзя было даже и надеяться на то, что передача престола завершится мирно. Исполнить тяжелую миссию был послан из Тулы боярин князь Василий Васильевич Голицын. Вместе с ним приехали в Москву князь Василий Михайлович Рубец Мосальский, а также печатник и думный дьяк Богдан Иванович Сутупов. Им и пришлось выполнить самую черную палаческую работу для самозванца.

Об их тайной миссии, естественно, почти ничего не известно. Все видели, как несколько человек вошли в покои на старом дворе Бориса Годунова, где содержались царица Мария и царь Федор. Автор «Нового летописца» упоминает, что боярин князь Василий Васильевич Голицын и главный приближенный человек царя Дмитрия князь Василий Михайлович Рубец Мосальский «взя с собою» еще двух исполнителей — Михаила Молчанова и дьяка Андрея Шерефединова и «трех человек стрельцов». Ни у одного из них не было оснований любить Годуновых (особенно у бывшего думного дьяка Андрея Шерефединова, низвергнутого в коломенские выборные дворяне), что все они и доказали своими «изменами» царю Борису и его наследникам. Спустя некоторое время к народу вышел боярин князь Василий Васильевич «с товарыщи» и объявил «мирови», «что царица и царевич со страстей испиша зелья и помроша, царевна же едва оживе». Так случился первый из череды «апоплексических ударов» в русской истории, который повторится потом с Петром III и Павлом I.

«Самоубийство» матери и сына Годуновых стало официальной версией нового царя180, устрашившегося прямой казни тех, кто был главным препятствием на его пути к царскому венцу. Царь Дмитрий уравнялся в «злодействе» с тем, кого он так страстно обличал. Однако у казни Годуновых оказалось слишком много свидетелей, поэтому скоро стало известно о том, что произошло в действительности. Драматичное и тяжелое описание событий на старом годуновском дворе осталось в летописях. Оно может вызвать только сочувствие к страданиям жертв и презрение к убийцам. Описывая это убийство в XIX веке, С. М. Соловьев просто опустил подробности, написав, что отчаянно боровшегося Федора убили «самым отвратительным образом»181.

Архиепископ Арсений Елассонский, хорошо знавший царскую семью Годуновых, писал о Федоре как о «прекрасном сыне» Бориса Годунова. В его мемуарах говорится, что царь Федор Борисович был убит вместе с матерью спустя пять дней после их сведения с престола. В любом случае эта тяжелая драма русской истории произошла не позднее 6 июня 1605 года, когда Лжедмитрий посчитал «порученным» ему Московское царство.

Участь Ксении Годуновой, «красивейшей дочери» царя Бориса, по словам того же архиепископа Арсения, решилась только пять месяцев спустя, когда ее постригли в монахини под именем Ольги и отправили в ссылку в один из белозерских монастырей (по сведениям «Нового летописца», в «Девич монастырь» во Владимире)182. Столь долгое время, в течение которого она находилась на положении фактической пленницы самозванца, дало повод для толков. Многие, как автор «Иного сказания», были убеждены, что Лжедмитрий оставил ее в живых, «дабы ему лепоты ея насладитися, еже и бысть»183. История эта темная и такая же неприглядная, как другие обстоятельства, связанные с устранением Годуновых от власти. Еще один из слухов передавал дьяк Иван Тимофеев, писавший в своей витиеватой манере об удержании Ксении Годуновой самозванцем «в некоем угождаемаго ему и приближна нововельможи дому». Впрочем, слова из «Временника» Ивана Тимофеева «яко несозрела класа (колоса) пожат, во мнишеская облек»184 все-таки, скорее, относятся к насильственному постригу Ксении Годуновой. Еще один информированный свидетель происходивших событий капитан Жак Маржерет не обратил особого внимания на всю эту историю, указав, что дочь Бориса Годунова «была оставлена под стражей»185. Однако присутствие Ксении Годуновой в Москве раздражало будущего тестя Лжедмитрия I воеводу Юрия Мнишка, который требовал ее удаления из столицы. Учитывая отзывы некоторых поляков о том, что царь Дмитрий был не слишком воздержан «в делах богини Венеры» («in re venerea»), надо думать, что подозрения современников относительно судьбы несчастной Ксении Годуновой могли быть небезосновательными.

Следующим делом, которое тоже должен был исполнить боярин князь Василий Васильевич Голицын, стало сведение с престола патриарха Иова. Канонические правила не позволяли светской власти вмешиваться в дела церкви, чей первоиерарх пожизненно занимает патриарший престол. Иначе было в православной России. Первому избранному на патриарший престол патриарху Иову пришлось покидать место своего служения в Москве. Слишком велики были его заслуги в деле избрания на царство Бориса Годунова, слишком близким к нему человеком он был и слишком активно помогал разоблачать появившегося ниоткуда «царевича». Простить этого самозванец не мог. Лжедмитрию I еще только предстояло взойти на престол и пройти обряд венчания на царство. Думая об этом, как и о многом другом — о будущей свадьбе с Мариной Мнишек, роли католической церкви в Московском государстве, он не мог рисковать тем, чтобы все его завоевания разбились об авторитет патриарха Иова и его обличительные слова, сказанные с амвона Успенского собора в Кремле.

По описанию «Нового летописца», с патриарха были сняты святительские одежды, но он и сам не сопротивлялся, покорно отдав себя в руки тех, кто исполнял волю царя Дмитрия. Патриарх Иов «вернул» свою панагию иконе Владимирской Богоматери, долго молился перед ней и «плакася на мног час». В обычной чернецкой одежде, усадив на телегу, патриарха увезли в ссылку в Старицу, откуда начиналось его церковное служение.