Дмитрий Волкогонов - Ленин. Кн. 1
…В марте 1920 года Ленину сообщили, что в Киеве революционный трибунал приговорил И. Киселева, с которым Ленин был знаком, к расстрелу. Несчастный обратился за помощью к Председателю Совнаркома. Ленин отреагировал запиской:
«т. Крестинский!
Очень срочное дело — приговор о расстреле Киселева. Я видел его в 1910–1914 гг. в Цюрихе, где он был плехановцем (выделено Лениным. — Д.В. ) и его обвиняли в ряде гнусностей (подробностей не знаю). Видел я Киселева в 1918 или 1919 году здесь в Москве, мельком. Киселев работал в „Известиях“ и говорил мне, что становится большевиком. Фактов не знаю…»
В общем, Ленин ушел от желания разобраться в существе трагедии (Киселев остался в Киеве «без разрешения партии». Но Киев-то сдал немцам Ленин!).
В конце концов Ленин адресовал вопрос блюстителю «революционной справедливости»: пусть «т. Дзержинский решит, созвонившись с Крестинским». Дзержинский на полях записки ответил: «Я против вмешательства»116.
Другого не следовало и ожидать. Но для Ленина отягчающим обстоятельством явилось то, что Киселев «был плехановцем»…
Соприкоснувшись с российской действительностью, Плеханов мог ужаснуться, ибо тезис о диктатуре пролетариата в Программе РСДРП был и его детищем. Он мог ужаснуться и тому, что говорил ранее. Например, Плеханов не раз утверждал, что «благо революции — это высший закон», а по существу, способствовал открытию шлюзов для беспредела насилия. В начале девятисотых годов Плеханов считал идею парламентаризма производной от успехов революции и интересов пролетариата. Старый социал-демократ не мог не переживать от того, что в начале века утверждал: если после революции парламент окажется «плохим», его можно разогнать «не через два года, а через две недели». По сути, этим плехановским рецептом большевики и воспользовались в 1918 году, ликвидируя Учредительное собрание.
Плеханов прошел через мучительную переоценку многих своих прежних взглядов. В этом они с Лениным коренным образом отличались друг от друга. Ленин в главном, основном, абсолютно не изменился до конца своих активных дней. Плеханов же эволюционировал в последний год своей жизни исключительно стремительно, подобно юноше, как будто боясь, что не успеет измениться в соответствии с требованиями уже не XIX, а XX века… Валентинов вспоминает, что по приезде в Москву Плеханов попросил организовать для него и Засулич поездку на Воробьевы горы. Через несколько дней в сопровождении группы единомышленников Г. В. Плеханов с супругой и В. И. Засулич отправились на автомобилях на самое высокое место Москвы. Плеханов и Засулич сфотографировались около колонны со старинной разбитой садовой вазой с барельефом. От обеих фигур веяло трагическим. Снимки получились прекрасными и печальными. Валентинов пишет, что Плеханов, волнуясь, вдруг сжал руки Засулич: «Вера Ивановна, 90 лет назад приблизительно на этом месте Герцен и Огарев принесли свою присягу. Около сорока лет назад в другом месте — вы помните? — мы с вами тоже присягнули, что благо народа на всю жизнь будет для нас высшим законом. Наша дорога теперь явно идет под гору. Быстро приближается момент, когда мы, вернее, кто-то о нас скажет: вот и все. Это, вероятно, наступит раньше, чем мы предполагаем. Пока мы еще дышим, спросим себя, смотря друг другу в глаза: выполнили ли мы нашу присягу? Думаю, мы выполнили ее честно. Не правда ли, Вера Ивановна, честно?»117
Вера Ивановна разволновалась…
Восемь месяцев спустя Плеханов умер, а вскоре за ним и Засулич…
В июле 1921 года Семашко внес в Политбюро вопрос о «постановке памятника Плеханову». Решение Политбюро, зафиксированное в протоколе № 52 от 16 июля, было положительно-нейтральным. Инициатива перекладывалась на плечи инициатора:
«Принять предложение т. Семашко об оказании содействия в постановке памятника (сговориться ему с Петроградским Советом…)»118
Вскоре встал вопрос о помощи семье Плеханова, оказавшейся в трудном положении. Ленин, не забывший, каким кумиром в молодости был для него этот человек (и неопасный совершенно теперь, в силу кончины и быстрого полузабвения), предложил из фонда СНК выделить «небольшую сумму». На том и порешили. Ленин, Каменев, Зиновьев и Сталин решением Политбюро от 18 ноября 1921 года постановили выдать семье Плеханова 10 тысяч франков в виде единовременного пособия. А заодно помочь и семье Либкнехта, но более существенно: 5 тысяч рублей золотом119. Только Ленину ведомо, почему семье патриарха российских социал-демократов помогли легковесными бумажными франками, а семье немецкого социалиста полновесными золотыми червонцами. Может быть, и потому, что вдова Карла Либкнехта Софья Рысс (Либкнехт) была настойчивее в своих просьбах? В своем письме к Ленину она молила:
«…У отца было состояние в Ростове-на-Дону (3 дома, акции) — около 3 млн. рублей. На мою долю пришлось бы около 600 тысяч рублей, но дома национализированы. Выдайте мне около 1 млн. 200 тыс. марок для меня и детей…
Мне нужно освободиться от материальной зависимости… я задыхаюсь от забот… Обеспечьте этой круглой суммой раз навсегда, я умоляю Вас!
Ах, освободите меня от зависимости — дайте мне вздохнуть свободно. Только не наполовину, а совсем.
Уважающая Вас Софья Либкнехт»120.Ленин, согласившись на пять тысяч золотом, начертал: «Секретно, в архив».
Правда, Г. Е. Зиновьев еще до этого послал С. Либкнехт коробку награбленных драгоценных камней на сумму 6,6 тысяч гульденов и 20 тысяч марок…
У Ленина всегда была своя шкала ценностей. Плеханов давно уже для вождя не котировался высоко…
На десятилетие со дня смерти Плеханова откликнулся статьей А. Н. Потресов. Получилось, писал эмигрант, что Плеханов приехал на родину лишь за тем, «чтобы собственными глазами лицезреть, как Россию опять заковали в цепи. И в какие цепи? — Со штемпелем пролетариата! И кто? — Его же прежние ученики! Трудно представить себе худшую египетскую казнь, чем этот тяжелый удар судьбы, который обрушился на Плеханова… Он был шекспировским королем Лиром, которого покинули и предали его собственные дети…»121.
Плеханов не захотел быть Почетным магистром ордена, ставшего якобинским, который они создавали когда-то вместе с Лениным. Плеханов вошел в историю как пророк большевистского краха.
Трагедия Мартова
Обычно человек умирает медленно, как гаснет свеча: тихо и печально. Юлий Осипович Цедербаум (Мартов) прожил сравнительно недолгую жизнь — полвека, но его политическое умирание не было тихим. Восемь месяцев, начиная с конца февраля по роковые дни октября 1917 года, были апогеем неистовой борьбы и смерти политических надежд этого человека. Может быть, она наступила в ночь с 24 на 25 октября, когда состоялся Второй Всероссийский съезд Советов, положивший начало новому отсчету истории великого народа. После открытия съезда Федором Ильичом Даном в президиум двинулись представители партий в соответствии с соотношением сил на съезде: большевики и левые эсеры. Четыре места, выделенные меньшевикам, остались незаполненными в знак протеста против социального насилия. Именно в этот момент из зала раздался трубный, охрипший от волнения голос Мартова, призвавший к историческому благоразумию: отказаться от захвата власти вооруженным путем и разрешить кризис путем переговоров и созданием коалиционного правительства. Вначале, казалось, съезд качнулся в сторону Мартова. Пойди он по этому пути, масса могла проложить курс истории в ином направлении. Но выступление Троцкого спасло линию Ленина: радикальное решение вопроса о власти. Съезд теперь уже качнулся резко влево. Нервы Мартову изменили:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
