Феликс Медведев - Вознесенский. Я тебя никогда не забуду

– Кто из поэтов вам близок и дорог?

– Пастернак и Маяковский. Из западных – испанец Лорка, англичанин Элиот, американец Дилан Томас. Люблю поэзию Уодена и Лоуэлла, я привез из Америки их книги, думаю кое-что перевести.

– Как насчет Огдена Нэша? Он вам нравится?

– Нет. Я знаю, он популярен, у него масса юмора. Но меня притягивает к себе трагическая линия в поэзии. Я никогда не пишу сразу на бумагу. Все, что я пишу, вначале созревает во время прогулок. Мне кажется, что, когда напишешь на бумаге, трудно что-то изменить. Это как будто высек на камне. Конечно, пишется по вдохновению. Слово несколько старомодное. Но действительно по вдохновению, по настроению. Это просто какая-то физическая потребность. Я бы сказал, что вдохновение, как влюбленность. Иногда полгода не пишется и вдруг за месяц напишешь массу стихов. Например, поэму «Оза» – это моя любимая вещь и она сравнительно большая для меня – я написал за месяц. А иногда месяцами ходишь – и ни строчки.

По заказу я не люблю писать. В Ташкенте я писал репортаж о землетрясении. Но я делал это без заказа. Мое внутреннее потрясение совпало с тем, что было нужно для газеты. Но прямо писать по заказу я не могу, хотя в истории были люди, писавшие по заказу прекрасно, – Маяковский, Чайковский, Франсуа Вийон.

Писем приходит 15–20 в день. Разные письма. Отвечать на них поэт должен своими стихами. Только недавно вышла моя новая книга «Ахиллесово сердце». Сейчас у нас мода пошла – устные поэтические театры. Это началось с театра на Таганке, который сделал из моих стихов пьесу «Антимиры». За ним последовали другие театры – в Ташкенте, в Иванове. В Иванове рабочий театр поставил мою поэму «Оза». Недавно я получил письмо от солдат одной воинской части, которые хотят поставить мои стихи.

Андрей Вознесенский считает, что поэзия в мире стала сегодня лидирующим искусством.

– Взлет поэзии объясняется многими причинами. В нашей стране – одни причины, в других странах – несколько другие. Но главное, мне кажется, заключается в том, что сейчас слишком велико засилье технических наук. И человек инстинктивно боится потеряться в технике, боится потеряться в этой якобы наступающей роботизации мира. И он инстинктивно ищет поэзию сердца. Человек, как витамины во время цинги, ищет нечто живое, что не может создать машина.

Интервью подготовлено обозревателем отдела радиовещания на США В. Головановым для журнала «Радио и телевидение», 1967

До недавних пор я гордился тем, что являюсь владельцем практически всего, что напечатано Вознесенским и о Вознесенском в прессе. Я имею в виду не только книги, но и большинство публикаций в газетах и журналах, начиная с 1958 года. Как всякий коллекционер, я гордился тем, что обладаю уникальными свидетельствами – публикациями в периодике стихов Вознесенского, которые потом не включались ни в один его сборник. Может быть, он считал их недостаточно выразительными, в чем-то наивными или отчасти конъюнктурными, воспевавшими события дня? У каждого поэта есть такие стихи. Но лично я принимал все написанное им почти безоговорочно.

Шли годы. Работоспособность поэта восхищала: постоянно появлялись новые стихи, даже тогда, когда он был уже тяжело болен, регулярно издавались книги. Но те стихи из моего архива, написанные совсем молодым Вознесенским, мне не попадались. И только в одном из последних прижизненных изданий «Тьмать» (2010) я с удивлением увидел некоторые из них. Что это значило? Хотел ли поэт на излете жизни оставить читателю полный корпус всего им написанного с самого начала творческого пути или, что называется, решил «вспомнить молодость»?

И все же я решил в свою книгу включить те несколько стихотворений, которые в далекие-далекие годы вырезал из газет и наклеил для сохранности на плотную бумагу.

Именно с этих стихов начинался творческий путь великого поэта двадцатого века.

Сопя носами сизымиИ подоткнувши рясы,Кто смотрит телевизоры,Кто просто точит лясы.Я рядом с бледным служкоюСижу и тоже слушаю:Про денежки, про ладанкиИ про родню на Ладоге.Я говорю: – Эх, парень!Тебе б дрова рубить,Играть бы в баскет в пареИ девушек любить!Он говорит: – Вестимо… —И прячет, словно вор,Свой нестерпимо синий,Свой нестеровский взорИ быстрою походкойУходит за решетку.Мол, дружба – дружбой,А служба – службой.И колокол по парнюГудит окрест.Крест на решетке,На жизни – крест.

Стучат каблучонки,Как будто копытца.Девчонка к колонкеСбегает напиться.И талия блещетУвертливей змейки,И юбочка плещет,Как брызги из лейки!Хохочет девчонкаИ голову мочит.Журчащая челкаС водою лопочет.Две чудных речонки.К кому кто приник?И кто тут девчонка?И кто тут родник?

Человек лежит на снегу.Примерзает снег к обшлагу…Нитью огненной, кровянойПотянулся снег за лыжней.Это жизни нить прервалась.Оборвалась.В снега впилась.Но навеки осталась в нас, красной нитьюВо флагВплелась.

Ошеломляет, властвуетВ экранах лучевыхСмущенное,СкуластоеВеличье четвертых!Сиянием пронизаны,В России стар и младВ экраны телевизоров,Как в зеркало, глядят.

Эти восемь строк о ребятах, оказавшихся на плоту в океане, но сумевших выжить (Ф. М.)

В применении к его поэзии можно говорить и о мелодии стиха, и о гармонии, о контрапункте, о полифонии. Не случайно композиторы часто обращаются к его поэзии.

Я сам дважды писал сочинения на его стихи. Один раз это были хоры без сопровождения на стихи разных лет. А второй раз – «Поэтория» (на стихи поэта из сборника «Ахиллесово сердце»). Это концерт для поэта в сопровождении оркестра, хора и женского голоса.

Мне думается, что в понятие поэзии входят не только образ, идея, смысл, рифма, метафора, но и интонация, потому что поэты мыслят всегда не только образами, но и интонациями. И интонация поэта, автора стихов, всегда бывает уникальной. И мне всегда, как музыканту, кажется, что голос поэта, его поэтический тон, – неповторимый и очень интересный, может быть самый интересный музыкальный инструмент. И вот в этом смысле я пытался использовать интонации поэта, которого я очень люблю и который, мне кажется, очень своеобразно, интересно и очень музыкально читает свои стихи.