Виктор Гребенников - Письма внуку. Книга первая: Сокровенное.

Писал он мне каждую неделю, и я был рад за него — по всему выходило, что он нашел свое призвание. А от авиатехника до инженера-конструктора, как мне тогда представлялось, всего один шаг.

Довольны были и родители: наконец-то спихнули с шеи "дармоеда"… Откуда было мне, мальцу, знать, что мизерной техникумовской стипендии Толе не хватало даже на еду, не говоря уже о билете в кино? И что родители не определили ему на учебу ни копейки, и не думали это делать?

И вот однажды я получил из Севастополя не письмо, а свернутую в трубочку бандероль с Толиными чертежами, как всегда, безупречно чистыми, четкими, но гораздо более сложными, чем в школе — с труднейшими разрезами каких-то технических узлов, многочисленными соединениями, резьбами, фланцами, шестеренчатыми передачами, в немыслимых проекциях и позициях. На каждом листе, разумеется, красная пятерка. Как я позавидовал брату; в каком замечательном заведении он учится!

Как вдруг из чертежей выпала записка, написанная рукой Толи: мол все, больше я не учусь, из-за материальных трудностей перешел на Севастопольский судоремонтный завод (а я-то удивился: почему это на обратном адресе бандероли была обозначена севастопольская "Корабельная сторона"). А чертежи свои мол он отсылает мне на память и на хранение.

Возмущению моему не было границ. Однако родители, наоборот, совсем обрадовались: коль на заводе, то сам себя прокормит-оденет-обует, притом теперь навсегда…

А тут подходил наш отъезд — были проданы последние три комнаты нашего огромного Дома по Фабричному спуску, и бывший помощник отца грек Валентин Аморандо, работавший к тому времени уже на железной дороге, помогал упаковывать наши вещи в огромные дощатые ящики, на которых какой-то мерзко-черной краской, разведенной на керосине, грубо выводил: станция отправления — Симферополь, станция назначения — Боровое (мы переезжали в Казахстан, об этом — после). И был это октябрь тридцать девятого.

Толе я написал, что вот-де уезжаем, насовсем, и что мне очень тоскливо расставаться с родным Домом, Двором, Городом, Крымом, и обещал писать ему регулярно, что, конечно же, и делал, но поскольку отца с семьей стало носить по стране наподобие перекати-поля (переезд в Боровое не удался), я большей частью не успевал получать от брата ответы.

А потом грянула Война, самая ужасная из войн планеты, и мой родной Крым вскоре оказался под чужеземным фашистским сапогом. Севастополь, как ты знаешь, держался до последнего, даже превращенный в руины. Судоремонтный завод — его рабочие и оборудование — эвакуировался, конечно, морем. Но далеко не уплыл. Обо всем этом мне очень трудно писать тебе обычными словами — все же беден наш человечий (а может, только мой?) язык для передачи пережитых мною тогда, когда я об этом узнал (и переживаемых мною сейчас) чувств, поэтому прости меня за неказистость повествования, "заносы" и сбои.

…Ты знаешь, любимый мой мальчик, по Родине как я тоскую: по милому Крыму, по скалам, по Дому родному, где вырос, по синему Черному морю… Тебе оставляю картину — пейзаж, что назвал я "Волною": написанный прямо с натуры кусочек Восточного Крыма (а здесь — с той картины рисунок). Вон там, вдалеке, за горами мерцают судакские скалы — Алчак, Крепостная и Сокол; вдали чуть синеет громада: с далекой античной эпохи тот мыс Меганомом зовется.

А здесь, возле нас, набегают на берег лазурные волны; сквозь них, изумрудно-прозрачных, увенчанных белою пеной, сквозь теплую воду морскую, виднеются камни цветные, и донный песок, и медузы… Играют на солнышке блики на пене, что вьется по гребням и тихо на берег ложится… И в струйках тех волн прихотливых, и в пенных красивых разводах мерцают сквозь водную толщу — когда хорошо приглядишься — мельчайшие алые точки. Я ввел их не для колорита (они ведь едва там заметны и в целом на цвет не влияют) — те красные редкие искры написаны тоже с натуры и кое-что обозначают:

Никто не подумает вовсе, как только опустится в водыЛазурного теплого моря в Одессе, Алуште иль Сочи,Что тело его омывают частицы разорванных в клочьяРебят-севастопольцев сотен.Они не пропали бесследно, хоть память о них зачеркнули:Материя не исчезает, тем более в замкнутом море —С единственным узким проливом.Приходят-уходят сезоны, меняются зимы на весны,Но души, и микрочастицы людей, что погибли в пучине,То тихо дрейфуют по зыби, то в шумных прибоях трепещут,То в штормах осенних грохочут,И брызги далеко разносят частицы их тел по округеС туманом приморским соленым,И все их вдыхают на пляжах, вкушают с вином и плодами,Увозят с собой в самолетах, в вагонах, в машинах шикарных,И носят в себе до кончины.

Здесь ад в те часы был кромешный;Судов караван беззащитный —Последний в ту страшную поруТогда покидал Севастополь.Гремело и небо, и море,Волна за волной самолетыВ пике заходили крутые —Рвались оглушительно бомбыС гигантскими вспышками света —Ярчайшего желтого света,Увидеть который лишь можноВ последнее жизни мгновенье…А бомбы все сыпались сверху,Круша и буксиры, и баржи,И шлюпки, залитые кровью —Их щепки летели до неба,Смешавшись с огнем и водою.Кровавые водоворотыКружили останки людские;Стучал пулемет самолетныйПлывущих в воде добивая,И черное гарево дымаНад Черным клубилося морем.Далеко и дантову аду —Гюстава Доре воплощеньюВ гравюрах его гениальныхДо этой бомбежки ужасной.

А так ли давно это было?Взгляни на мою ты картину,А лучше б на месте, в натуре,На пляже любом Черноморья —Надеюсь, ты там побываешь.Глядеть нужно долго, с вниманьем,Чтоб виделась каждая точкаВ глубинах морских изумрудных —И быть одному в те минуты.И, если глаза твои чисты,Увидишь: мелькнет там тревожноКак будто бы алая искра;За нею — другая, и третья…То старший мой брат Анатолий(Хотя пролетело полвека)Сигналы нам всем посылает,Не просто сигналы — укоры:За что же погиб он, бедняга,Талантливый, трудолюбивый,Красивый, и юный, и чистый,Не ведавший ласк материнских,Еще до любви не доживший —Ведь было ему восемнадцать…Частицы его в этих водах —Мельчайшие красные точки —Порою сбегаясь, как жилки,Мерцая, клубясь, разбегаясь,Колышатся вместе с волнамиРодимого Черного моря,И нет им навеки покоя:Земле ведь не предано тело.Должны б они жечь и тревожитьКупальщиков знатных дебелых:Министров, наместников пришлых,Надменных чинуш, президентов,Решивших, что Крым — их подворье,Шикарная личная дача,Разменная гривна-монета.Увы, не тревожит их это:Уж слишком они толстокожи,Беспамятливы, бессердечны.И кровь твоя, брат, омываетХоленые толстые рожиВезде — в Судаке, Симеизе,В Массандре, Алуште и Ялте,В Мисхоре, Керчи, Дагомысе,В Одессе, Очакове, Сочи.

Но вспомните, добрые люди,Кто Крым отстоял и освоил,При ком он расцвел мирным садом?При ком стал доступным, любимым,Не только владыкам державным,Но всем — инженерам, рабочим,Шахтерам, крестьянам, их детям,И пляжи звенели от счастья,И горы торжественно звалиВ свои поднебесья уставшихПлескаться на пляжах цветастых.А сколько больных безнадежноМой Крым исцелил ребятишек!Для них он теперь недоступен…За что же обижены детиНародов шестой части суши?!

Тут вспомнить пора, кто открыл намЭдем этот сказочно-дивный:Начать от царя Митридата?Со скифов эпохи Скилура?Иль эллинов, иль генуэзцев?Династий суровых Гиреев?…Великая Екатерина,Потемкин, Кутузов, Нахимов,Рубо, Богаевский, Волошин,Толстой, Айвазовский и Пушкин,И Чехов, и Грин, и Самокиш,Толбухин, Еременко… СписокОдних лишь фамилий высокихПокрыл не одну бы страницу…

Еще в этом списке достойныхМоих земляков-патриотовСтоял… адмирал Касатонов.Пришлось зачеркнуть адмирала —Главу Черноморского флота,Предавшего флот супостатамИ наш Севастополь российский.Не вы ль, офицер благородный,Потомок семьи флотоводцев,Твердили о патриотизме,Крымчан заверяя: не дрогну!На вас патриоты равнялись,За вас россияне молились,Под вашим портретом в газетеПодписано четко и гордо"Человек чести адмирал Игорь Касатонов".Потом был приказ от Начальства —И вы, адмирал, удалилисьТихонько, поджавши хвостишко…А кто ж вам мешал, Касатонов,Поступок свершить благородный:Коль так уж безвыходно стало —Нажав на курок, застрелиться?Ведь именно так поступаютСейчас благородные люди,Как маршал-герой Ахромеев,Оставшийся верным присяге.

Сограждане милой Отчизны(Ты, внук, извини, что опять яОставлю тебя ненадолго)!Вы ж видите: вас обращаютВ Иванов, не помнящих родства,Забывших, кто вы и откуда, —И коль иссыхает та память,И вы превратитесь в манкуртов, —Подумайте срочно о детях:Что им уготовит Властитель,Внушая: зови оккупантомЛюбого крымчанина, еслиПо нации он "не подходит".А после, как то уже было,Сажать нас, стрелять или вешать:Ведь опыт у них пребогатыйЦК, КГБ и ГУЛАГа(Сюда же ведь надо прибавитьСС, и СД, и Гестапо).Неужто все это вернется?При вашем покорном согласьи?

Какая великая глупость —Разумных существ недостойна! —Делить человечество нашеПо расам, по нациям, верам,Тем более в крохотном ромбеРазмером с Московскую область,Омытом морями и кровью,Что Крымом зовется извечно?Какая великая подлостьСлавян разделять по акценту:Украинцев, русских, казаков!Мы — дети древнейшего рода,От самой от Киевской Руси,От вещего князя Олега(Тут, к слову, не грех и напомнить,Что был он по роду варягом) —Почти что двенадцать столетийСлили племена в Государство;Бывали, конечно, и ссоры,Но вскоре они забывались,И множилось пестрое племя,И жили так в дружбе и миреДо самого "посткоммунизма":Женился москаль на татарке,Венчались хохол и армянка,Татарин, женившись на русской,Плодил ребятишек счастливыхС глазами различного цветаОт черного до голубого.Цыгане, армяне и греки,Чьи предки в Крыму проживали,Писали для краткости: "русский"…Лишь злая десница тирановВ момент изгоняла народыС отечеств — в тайгу иль пустыню,И мир никогда не забудет,Что сделали варвары эти(Похоже, что снова приходитВ мой Крым это страшное время!).

Прости меня, друг, что отвлексяВ политику — вместо рассказаО брата последних секундах,О бомбе, вдруг лопнувшей рядом,И вмиг разорвавшей на клочьяЕго и десяток собратьев.Мне хочется верить, что этоСлучилось мгновенно, при взрыве,И не было долгих мученийИзраненного человека,Тонувшего медленно, долгоВ пучине морской черно-синей,Чье тело еще пробивалиОгромные частые пулиВошедшего в раж пулеметныйФашистского аса-убийцы.….Поверье есть: будто пред смертью,Как будто в ускоренной ленте,Проходит вся жизнь человека.И, если убит был не сразуМой брат, и сознанья секундыПред ним оживили такое —А было ему восемнадцать —То кроме проклятий, укоров,И пасынка горькой судьбиныПред ним ничего б не проплыло…Нет, лучше погибнуть мгновенно,Чтоб взрыв вдруг разнес его в брызги,Чтоб он не успел и подумать,Зачем жил на свете на этом —Талантливый, трудолюбивый —Обидно-короткое время.Прости меня, брат, за жестокость!Прости, что я был тебя младше,Прости, что не так уж и частоТебя вспоминаю, родного.

Так пусть эти красные искры,Что в водах глубоких мерцают,Заменят церковные свечи,Что должно б поставить, возжегшиЗа тех, что погибли в пучинеВо всех этих битвах кровавых,Трагических и безысходных(На море иных не бывает).Министры, цари, президенты!Пустите ж меня поклонитьсяТой братской Великой Могиле,Синеющей до горизонта,В пучине которой осталисьСлавяне, татары, евреи,И немцы, и турки, и греки,И древние тавры, и скифы,Что в страшных сраженьях тут гиблиИ в море моем растворились.Отдайте ж мне Черное море —Могилу любимого брата!Верните мне Родину, паны!Верните те годы, когда яИз дальней суровой Сибири,От множества дел оторвавшись,Мог летом проведать ОтчизнуС семьей, или так, в одиночку:Взобраться на древние скалы,Взойти до вершин Чатырдага —Святыни моей поднебесной,Окинуть оттуда просторы,Орлиное чувство изведать,А после, по тропкам скалистымСпуститься к любимому Морю,В котором сквозь волны искрятся,Когда хорошо приглядишься,Частицы любимого брата.

И, если меня не услышат,На Родину если не пустят,Иль денег на это не хватит,Иль Смерть меня вскоре настигнет —Мой мальчик, свою эстафетуОтдам в твои верные руки.Тогда, через долгие годы.Возможно, вернется к народамПростой человеческий Разум,И ты побываешь в Тавриде,Коснешься святынь моих чистых.Придешь и на берег, под скалы,В какой-нибудь скрытый заливчик,Дождешься здесь солнца заката.Когда же покажутся звезды,Опустишься тут на колени,И в воду ладони погрузишь —Лазурную, теплую воду.Тогда тебе явится Чудо:Любимый мой брат Анатолий(Тебе же он — дедушка тоже),Который навек превратилсяВот в эту соленую воду,Пошлет тебе знак свой оттуда:Мерцающих искр ярко-красныхСозвездье такое; фигуруЕго ты запомни. Жди дальше,И снова появятся искры,В другом только расположеньи,Которое тоже запомнишь.Раз пять или шесть то виденьеВ глубинах появится синих.Оставив в блокноте наброскиФигур, что составили искры(Рисуй только красные вспышки!),Потом, на досуге, подумай,Что значили эти фигуры:Ведь это же — явные знаки,Быть может — какая-то тайна,Быть может — какая-то просьба,Иль что-то иное — не знаю,Но ясно одно лишь: сигналыВещают о чем-то серьезном.Ты их расшифруешь, мой мальчик.

Ведь я, в суете и заботах,Откладывал это "на после",До тех пор, пота не забралиВнезапно политики злыеРодимое мне побережьеДалекого Черного моря —Могилу любимого брата,Любимого старшего братаС несчастной, трагичной судьбою,С неласковым пасынка детством.

Письмо двадцать седьмое: