Джон Толкин - Джон Р. Р. Толкин. Письма

Что ж, место почти закончилось, а времени уже девять вечера; а мне еще предстоит написать несколько важных писем, да завтра еще две лекции, так что надо бы уже и закругляться. Я жадно читаю обо всех подробностях твоей жизни — обо всем, что ты видишь и делаешь, — и обо всем, что тебе приходится терпеть, в том числе про джаз и буги-вуги. Это все ты от сердца оторвешь без труда (ибо по сути своей они вульгарны, музыка, искаженная механизмом, эхом отдающаяся в унылых, пустых головах); но, вернувшись сюда, в иную землю, ты будешь вспоминать иное — даже бури и иссушенный вельд, и даже запахи лагеря. Я и сегодня отчетливо вижу внутренним взором давнишние окопы, грязные лачуги и долгие дороги Артуа; я бы снова побывал там, кабы мог…..

Только что слышал новости….. Русские в 60 милях от Берлина. Похоже, вскорости и впрямь произойдет нечто решающее. Ужасающее разорение и несчастья, следствия этой войны, умножаются с каждым часом: разорение всего того, что могло бы составить (и составляет) общее достояние Европы и мира, не будь человечество настолько одурманено, — богатство, утрата которого скажется на нас всех, и на победителях, и на побежденных. И, однако ж, люди торжествуют и злорадствуют, слушая про бесконечные потоки несчастных беженцев, растянувшиеся на 40 миль, о женщинах и детях, что хлынули на запад — и умирают в пути. Похоже, в этот темный дьявольский час в мире не осталось ни тени жалости и сострадания, ни искры воображения. Нет, не спорю, что это все, в нынешней ситуации, созданной главным образом (но не исключительно) немцами, и необходимо, и неизбежно. Но злорадствовать-то зачем! Предполагается, что мы достигли той стадии цивилизованности, на которой, возможно, казнить преступника по-прежнему необходимо, но нет нужды злорадствовать или вздергивать рядом его жену и ребенка, под гогот орочьей толпы. Уничтожение Германии, будь оно сто раз заслужено, — одна из кошмарнейших мировых катастроф. Ну что ж, мы с тобой бессильны тут что-либо поделать. Такова и должна быть мера вины, по справедливости приписываемая любому гражданину страны, который не является при этом членом ее правительства. Ну что ж, первая Война Машин, похоже, близится к своему конечному, незавершенному этапу — при том, что в результате, увы, все обеднели, многие осиротели или стали калеками, а миллионы погибли, а победило одно: Машины. А поскольку слуги Машин становятся привилегированным классом, Машины обретут непомерно большую власть. Каков же будет их следующий шаг?

….С неизменной любовью — твой родной папа.

097 Из письма к Кристоферу Толкину 11 февраля 1945 (FS 80)

На этой неделе потратил некоторое количество драгоценного времени на письмо в «Католический вестник». Какой-то их сентиментальный корреспондент написал об этимологии названия «Ковентри» и, похоже, всерьез считает: ежели только не сказать, что оно образовано от слова convent [монастырь (англ.). — С. Л.], ответ «противоречит католической традиции». «Я так понимаю, монастырь Святого Осбурга был не из самых значимых», пишет этот олух. Поскольку слово convent вошло в английский язык только после 1200 от Р. X. (и поначалу означало всего лишь «собрание»), азначение «монастырь» зафиксировано лишь в 1795 г., яразо-злился. И спросил, не хотел бы он поменять название «Оксфорд» на «Донкастер»; впрочем, возможно, он настолько глуп, что и этой мелкой подначки не поймет.

098 К Стэнли Анвину

Старший сын Анвина Дэвид — детский писатель «Дэвид Северн» — прочел повесть Толкина «Лист работы Ниггля», опубликованную в «Даблин ревью» в январе 1945 г. Он порекомендовал ее отцу, назвав «изысканной вещицей», и предложил опубликовать ее в сборнике вместе с прочими небольшими произведениями Толкина. Стэнли Анвин переслал это предложение Толкину.

Дата не проставлена; около 18 марта 1945

Нортмур-Роуд, 20, Оксфорд

Дорогой Анвин!

За последние месяцы я написал вам несколько воображаемых писем и половину настоящего, — и тут пришло ваше послание от 24 февраля. Главным образом я все собирался спросить, а как там Рейнер. Надеюсь, вести от него добрые. Кадеты Королевских Военно-Воздушных Сил его курса переживают время крайне неприятное; но во флоте беспорядка и бесполезных растрат вроде бы поменьше; так что что он, возможно, и избежал худших проявлений убожества и разочарований, что сегодня становятся уделом молодых людей (зачастую без всякой необходимости).

Также мой третий сын, Кристофер, долгое время находится под Стандертоном, в Трансваале; и там близко сдружился с Крисом Анвином[201]… Мой мальчик, как я сегодня узнал, уже «в пути» к Англии, пробыв вдали от нее год с четвертью; так что я надеюсь, Анвин — тоже. Во всяком случае, 3 марта они еще были вместе. Но один из их группы уже погиб, во время первого же вылета на «Харрикейне»{121}, — сокурсник моего мальчика, и первый в выпуске. Вот вам одно из объяснений моей неработоспособности и (кажущегося) небрежения. Сердце мое истерзано тревогой. И в любом случае мой Кристофер был моей первой настоящей аудиторией: он читал, выверял и перепечатывал весь законченный материал из нового «Хоббита», или «Кольца». Его у меня забрали в разгар работы над картами. А я трачу, почитай что, последние крохи свободного времени, что мог бы посвятить сочинительству, на эпистолярное продолжение нашего прерванного диалога: роли его разнообразны — он для меня и читатель, и критик, и сын, и студент моего факультета, и мой непосредственный ученик — я был его тьютором[202]! Однако он получил копии всех глав, написанных залпом в течение прошлого года. А с тех пор бремя мое еще утяжелилось; или пропорция между долгом и усталостью сместилась не в мою пользу…..

Поскольку «Лист работы Ниггля» вы видели — я сам собирался уже о нем упомянуть, отчасти оправдываясь, отчасти раскаиваясь, — что тут еще скажешь? Разве то, что эта история — единственная из всех мною написанных, что не стоила мне ни малейших усилий. Обычно я сочиняю лишь с превеликим трудом, до бесконечности все переписывая. Как-то утром я проснулся (более двух лет назад) — и в голове моей эта странная вещица была практически готова. Мне понадобилось только несколько часов на то, чтобы перенести ее на бумагу — а потом переписать набело. По-моему, я о ней вовсе не «думал» и не сочинял ее в обычном смысле этого слова. И все равно я не настолько от нее отчужден, чтобы замечания вашего сына меня не порадовали — да что там порадовали, просто-таки потрясли! В конце концов, это единственный на моей памяти отзыв или комментарий на «Лист» за пределами моего круга.