Виктор Бакин - Владимир Высоцкий. Жизнь после смерти

В. Золотухин: «Хочу добавить к словам Аллы… Хочет или не хочет труппа возвращения Любимова – вопрос неоднозначный, потому что по отношению к труппе Любимов ведет себя нечестно и непорядочно».

18 марта 1987 года в парижской газете «Le Monde» появляется «Заявление для прессы» десяти бывших граждан СССР (В. Аксенов, В. Буковский, А. Зиновьев, О. Зиновьев, Ю. Любимов, В. Максимов, Э. Неизвестный, Ю. Орлов, Л. Плющ, Э. Кузнецов), объединенных в так называемый «Интернационал сопротивления». «Заявление» было совсем не безобидным для советской власти, от которой требовали признания своей несостоятельности и ошибочности теории социализма и коммунизма… В заголовке публикации было требование: «Пусть Горбачев представит нам доказательства». Подписывая этот «Манифест», Ю. Любимов осознанно отрекался от возвращения на родину.

25 марта в «Правде» Любимов и компания были названы «отщепенцами».

– Когда я дал согласие подписать «Манифест 10», то думал, что он будет полезен перестройке. А вышло наоборот. Надо понять, что я не знал о том броском заголовке, который предшествовал этому письму, да и читали его мне по-английски, – пояснял режиссер свою позицию, покривив душой, т. к. всю последующую жизнь будет сыпать цитатами из «Манифеста».

Из интервью с главным редактором «Московских новостей» Е. Яковлевым в апреле 1988 года:

Е. Я.: «Самым тяжелым за время разлуки с вами было известие о том, что среди десяти, кто подписал письмо так называемого «интернационала сопротивления», был и Любимов. Отвечая в «Московских новостях» на этот манифест, я вспомнил, как составляли мы с вами манифест совсем другой – будущего театра. Тогда волновало вас лишь одно: «Таганка» на краю города, кто же пойдет в такую даль? Создать театр Революции, подобный театру 20-х годов, – здесь сомнений не было. А теперь, когда осуществляется то, к чему звали те же спектакли на «Таганке», вы оказались среди тех, кого не радует ни одна подвижка в жизни советского общества, кто следует принципу: чем хуже, тем лучше».

Ю. Л.: «Печально, если это письмо сыграло пагубную роль, и без него было предостаточно недоразумений. Я и сейчас не отказываюсь от того, что тогда мною владело: необходимы гарантии необратимости перестройки, хочется побольше действенности и меньше слов. А вот какое выражение это приобрело в письме – дело иное…»

23 апреля 1987 года – день рождения театра.

Н. Губенко попытался определить программу работы театра на ближайшее время: «Сейчас театр болеет. Разумеется, взять на себя его излечение я не вправе. Это должно делаться только сообща, совместными усилиями, еще до того как я начну обрастать в театре единомышленниками. Сейчас ситуация парадоксальная. Труппа попросила меня прийти, с тем чтобы опереться на меня в обретении этого прежнего единства. И вместе с тем, я чувствую, что люди думают, будто все это произойдет само собой. А само собой это не случится, как и не «изойдет» от меня. Тем более что я – говорю это везде – не театральный режиссер, привык работать в кино, труппа имеет в моем лице практически дебютанта.

А пока немаловажно, что в театр возвращаются люди, которые в свое время ушли, возвращаются охотно. Надеюсь, минуя выяснение отношений с теми, кто оставался, они обретут прежние единодушие и монолитность. Хотим мы привлечь в театр многих наших прежних товарищей, тех, кто помогал нам, лучших представителей нашей общественно-политической мысли. Театр должен снова стать домом, куда будут привычно заходить на чашку чая, приносить идеи. Тогда театр вновь будет ощущать пульс государственного мышления, и это очень важно. Это одна из основных наших задач…»

Н. Губенко сумел подхватить идеи А. Эфроса по возрождению театра. Театр на Таганке, как птица феникс, вновь стал прежним. Вот отзыв о «Таганке» побывавшего в то время на его спектаклях итальянского сценариста Уго Волли («За рубежом», № 51, 1987 год): «Коллективом, который наиболее приближается к нашим представлениям о стационарном «престижном» театре в Москве, является, конечно же, Театр драмы и комедии на Таганке. Труппа работает в современном здании, облицованном красным кирпичом, где спектакли могут одновременно идти на трех сценах. Коллектив насчитывает около сотни актеров, которые являются постоянными штатными служащими театра и дают примерно 500 представлений в год, имея в репертуаре 24 спектакля, исполняемых «в соответствии с критерием предпочтения публики». На протяжении той недели, что мы провели в Москве, в Театре на Таганке игрались десять разных спектаклей. Мы еще раз посмотрели мольеровского «Мизантропа». Здесь, у себя дома, спектакль выглядел куда лучше, чем на недавних гастролях театра в Милане. Актерский ансамбль прекрасен, и публика живо реагирует на то, что происходит на сцене. Нам показался интересным и другой спектакль – «Пять рассказов Бабеля», воскресивший в памяти традиции народного театра».

Осенью 87-го в Театр на Таганке вернулись В. Смехов, В. Шаповалов, Л. Филатов и Д. Боровский.

Через время, которое расставит многое по своим местам, Л. Филатов скажет: «Я свой гнев расходовал на людей, которые этого не заслуживали. Один из самых ярких примеров – Эфрос. Я был недоброжелателен. Жесток, прямо сказать… Вообще его внесли бы в театр на руках. Если б только он пришел по-другому. Не с начальством. Это все понимали. Но при этом все ощетинились. Хотя одновременно было его и жалко. Как бы дальним зрением я понимал, что вся усушка-утряска пройдет и мы будем не правы. Но я не смог с собой сладить.

Я б ушел из театра и так, но ушел бы, не хлопая дверью. Сейчас. Тогда мне все казалось надо делать громко. Но он опять сделал гениальный режиссерский ход. Взял и умер. Как будто ему надоело с нами, мелочью… И я виноват перед ним. Я был в церкви и ставил за него свечку…»

Возвращение Ю. Любимова

Я не вернулся… Вы понимаете, лишенный гражданства человек вот так приехать и вернуться… Куда? В тюрягу? Значит, меня позвали – я приехал…

Другим вернулся Юрий Петрович, обретя опыт работы со многими зарубежными мастерами, привыкнув к ритму постановок и выпусков спектаклей, иными стали актеры, отвыкшие работать с ним.

Вернувшись, Любимов показал «звериный оскал капитализма» тем артистам, которые ждали его, как отца родного, но оказались ему не нужны. Он решит отфильтровать нужных артистов от ненужных, а ненужных выкинуть на улицу, несмотря на то, что все они любили его безоглядно и верно – верили ему, и верили в него, и дружно боролись за его возвращение.

«Я прошел советскую Голгофу», – говорит Ю. Любимов о себе. Мы все знаем, что такое Голгофа – это бичевание и распятие. Но Любимова никто не распинал. Да, его журил Гришин, бывший тогда секретарем МГК КПСС, после чего Любимову построили суперсовременный театр, а Андропов расцеловал его за спектакль «Десять дней…». Очень странная Голгофа получается!