Пётр Фурса - Мачты и трюмы Российского флота

Следующий действует по той же накатанной схеме. Механик валит на снабженца, снабженец – на механика, связист – на помехи в эфире, минер – на минно-торпедную базу, доктор – на всех вместе взятых, так как “санитарная культура экипажа не на высоте”. Итак, пререкания по докладу закончены. Заключительное слово докладчика. Председатель:

– Слово для зачтения проекта постановления предоставляется коммунисту имярек. “Проект” готов еще в позапрошлом году. Однако, в него внесены изменения дат, номеров съездов и названия “речей” великих. Плюс – фамилии ответственных и исполнителей.

– Поступило предложение принять “проект” вцелом (или с дополнениями).

– Кто “за”? “Против”? Единогласно.

– Товарищи коммунисты! Повестка дня нашего собрания исчерпана. Время для справок и объявлений.

Занавес. Три часа партийной демократии истекли. Начинаются будни. Единоначалие. Облегченно вздохнув, коммунисты отправляются по каютам. Пить чай.

Глава 21

ПОХОД

Проверка готовности корабля к походу представителями вышестоящего штаба завершена. “Добро” на выход записано в журналы боевой подготовки боевых частей и служб. Аврал закончен. Согласно приказу главнокомандующего, каждый член экипажа перед походом имеет право на пятисуточный отдых. Это “де юре”. “Де факто” подобной возможности не имеет никто, кроме заместителя по политической части, который сам себе хозяин. Командир может сойти на берег к любимой жене в ночь перед выходом. Изобретательные лейтенанты могут отдохнуть на берегу... после отбоя, так как вахтенным на юте стоит лейтенант, а старпом в это время или спит, или играет в шешь-бешь. Однако, здесь нельзя исключить вероятность “пролета ”.

...День выхода корабля из Владивостока был солнечным и торжественным. На борту находилось несколько сотен будущих офицеров флота, оркестр ТОВВМУ и около пятидесяти офицеров-руководителей-преподавателей-воспитаталей. Каждый член экипажа смотрел на пассажиро-балласт с плохо скрываемой снисходительностью, но доброжелательно-гостеприимно. На пирсе пестрой стаей махали прощально крылышками те, коим суждено будет в будущем иметь честь стать женами защитников морских рубежей. Некоторые из них эту честь уже имели, наверняка есть и такие, которым посчастливится этой чести избежать вовсе.

Оркестр на астрономической палубе наяривал “Прощание славянки”. Потерянно бродили по кораблю или непрерывно курили в каютах офицеры-воспитатели. Экипаж работал. Приготовление к бою и походу, съемка с якорей, проход узкостей по учебной тревоге. Высокий психологический подъем, необъяснимая радость, ощущение собственной значимости. И, наконец, берега исчезают за горизонтом. Пар постепенно покидает стесненную волнением грудь. Начинается монотонно-размеренный бег дней, недель, месяцев. Вахта. Отдых. Завтрак. Обед. Ужин. Вечерний чай. В перерывах между приемами пищи работа, работа, работа. То есть то, что на флоте считается “не жизнь”. “Жизнь” – это время между вечерней проверкой и подъемом, когда личный состав уже готовится ко сну или спит, а офицеры и мичманы, наконец, получают возможность заняться тем, чего требует душа или тело.

Принято считать, и в этом чаще всего убеждают нас “правильные” книжки о жизни армии и флота, что личное время офицеры и мичманы посвящают политическому самообразованию, подготовке к занятиям на следующий день или же душевной беседе с молодым доверчивым матросом. Это не совсем так. Представьте: с 6.00 до 22-23.00 общаться и беседовать с личным составом приходится поневоле. Это же семнадцать часов в сутки!!! Разве после столь длительного общения “потянет на контакт”??? Корабль – это не батальон мотопехоты, где, надраив до блеска сапоги, после ужина можно уйти домой или в парк, оставив вверенный личный состав на попечение старшины роты. Корабль – это закрытый контур, выброшенный в открытое море, где общение между людьми исключительно тесное. Даже при желании моряки не имеют возможности избежать контактов с нелюбимым субъектом. Вот уж где богатое поле деятельности ученым, изучающим вопросы психологической совместимости.

Подготовка к занятиям? На бегу, непосредственно перед занятием или же в процессе его проведения. Но только не в личное время. Но о том речь впереди.

В четыре часа утра в мою каюту отчаянно забарабанили. С криком: “Умирает! Курсант умирает!” – в дверь ломился дежурный по низам. Побудка не из приятных...

Вскочив с постели и уточнив, что “курсант умирает” в амбулатории, куда он доставлен с астрономической палубы, я бросился туда. Хотя слово “бросился” не совсем точно выражает степень поспешности. Ведь все же это был первый из пациентов в моей практике, решивший столь поспешно и неожиданно умереть в открытом море. Притом, в море Японском. К слову “бросился” уместно добавить “стремглав”, “сломя голову”, “впереди собственного визга” и так далее.

На кушетке без сознания лежало молодое тело, вокруг которого толпилось около десятка моряков. Дирижировал хороводом фельдшер, старшина первой статьи Стойков. Получив несколько пощечин по бледным, покрытым испариной щекам, нюхнув изрядную долю нашатырного спирта и освеженный холодной водой, умирающий пришел в сознание. Из анамнеза болезни стало известно, что во время несения вахты больной вдруг почувствовал резкую “кинжальную” боль в животе, от которой потерял сознание. “Очнулся” уже в медблоке. Ранее постоянно жаловался на боли в желудке, изжоги. При обследовании больного, я обнаружил “дискообразный живот”. Это классическая триада симптомов не вызывает обычно сомнений у любого врача. Диагноз – прободная язва желудка. Врачи, читающие эти сроки, со мной согласятся. Итак, нужна срочная операция. Полостная. Для меня – первая в море.

– Стойков! Готовьте операционную. И больного.

– Понял.

О предстоящей операции было доложено на ГКП. Я принялся за написание истории болезни, что никому из врачей не доставляет удовольствия. Через час, в течение которого готовилась операционная, клиническая картина у больного изменилась и говорила уже в пользу острого аппендицита. Я был в растерянности, однако вида не показывал, изображая из себя Пирогова перед больным и подчиненными.

Грохнула дверь медотсека, и в нее, горбатясь под тяжестью наследственности и фотоаппаратуры, прошмыгнул лекарь человеческих душ. Товарищ Бесполый.

Поздоровавшись с доктором, он деловито направился к больному и, к удивлению публики, начал обследование. Даже живот потрогал. На мой недоуменный взгляд глубокомысленно изрек:

– Я на эсминце полгода жил в каюте с доктором. Как вы думаете лечить больного?