Михаил Скобелев - Стою за правду и за армию!

Вдруг унылая песня сразу оборвалась и веселая, плясовая громко огласила волнистые окрестности.

Раздушечка казак молодой, (bis)Разудалый добрый молодец! (bis)

Что не ходишь, что не жалуешь ко мне? (bis)Без тебя, мой друг, постелька холодна, (bis)

Одеяльце заиндевело, (bis)Подушечка потонула во слезах! (bis)

Точно они угадали мои мысли об уютном уголке, об отдыхе, о Пембе!..

Было около пяти часов вечера, когда отрядик мой подошел к деревне Ак-Бунар, отстоявшей от Каяджика верст на двенадцать. Передохнув здесь с четверть часа и напоив лошадей, мы двинулись дальше. Черкесы, рассыпавшись на высотах к северо-западу от деревни, держали себя очень скромно и ни разу даже в нас не выстрелили. Перед выходом из деревни я приказал трубачу играть генерал-марш, и черкесы с видимым удивлением прислушивались к непонятным звукам наших сигналов.

С песнями прошли мы через деревню Узух-Хассан, у которой черкесы прекратили свое преследование. Солнце уже село, когда мы подошли к реке Сюютли, на берегу которой находилась какая-то пустая помещичья усадьба (чифтлик), вероятно, покинутая владетелем турком. От Гречановского я не получал никаких известий и потерял его совершенно из виду. Поэтому я решился остановиться здесь на ночлег и дожидаться его. Я поместился в пустом турецком доме, а казаки расположились в большом дворе, обнесенном кирпичной стеной. Распорядившись относительно мер охранения на случай нечаянного нападения, я заснул как убитый на мягком и широком турецком диване. Ночь прошла совершенно спокойно. Утром рано приехал от Гречановского казак, сообщил, что у них тоже все благополучно и что башибузуки не тревожили их больше. Нам приказано было двигаться дальше.

Позавтракав наскоро яйцами, молоком и хлебом, откуда-то раздобытыми казаками, я снова уселся на коня и направился со своею командой к Эски-Загре, до которой оставалось еще около 15-ти верст. Дон весело и бодро выступал впереди, оглядываясь по временам на своих боевых товарищей, с которыми он так приятно провел ночь в турецких конюшнях, наевшись вволю прекрасного овса.

Еще усевшись только на коня, я заметил, что седло мое как-то особенно блестело и издавало приятный, сильный запах.

– Чем это вы смазали амуницию? – обратился я к казакам, увидев, что и их седла тоже блестят.

– А это, ваше благородие, – отвечал, улыбаясь, урядник, – нынче утром казаки отыскали в погребе маленький бочонок, зарытый в землю, с каким-то маслом. Так вот им и смазали амуницию, сапоги, а кое-кто и голову. Пахучее оно, должно, из него турки помаду делают!

Я тогда только догадался, что это был бочонок с розовым маслом, который бежавший помещик не успел, вероятно, захватить с собой.

Казаки сильно опечалились, когда узнали от меня, что этот бочонок стоил больших денег…

– Ну, братцы, в другой раз будем умнее! – говорили они друг другу. – Кто ж его знал, что оно такое дорогое!..

– А вы, подлецы, не смейте этого в другой раз делать, – выругал я казаков. – От масла вся амуниция погореть может…

Проехав несколько верст, я услышал во время беседы казаков произнесенную ими несколько раз фамилию начальника отряда, майора Теплова, и при этом не особенно лестные эпитеты по его адресу. Заинтересованный этим, я придержал несколько коня, чтобы лучше слышать разговор, и скоро понял, в чем дело: во время разрушения железнодорожной станции и истребления разных складов и запасов в Каяджике некоторые из казаков воспользовались турецкими шелковыми рубахами, чтобы заменить ими свое старое рваное белье. Увидав это, майор сильно рассердился, стал ругаться и одного из казаков побил даже нагайкой. Все же рубахи приказал бросить в огонь. Так вот за это они его теперь и ругали. «А в самом деле, – думал я, – отчего бы и не разрешить заменить старые порванные рубахи новыми? Кому с того польза, что их пожег?.. Будь я на его месте, то, напротив, приказал бы бросить в огонь наше старье, а не прекрасное новое!..» Вообще, кажется, майор Теплов не особенно-то долюбливал нас, казаков.

Так, например, он обещал Гречановскому, что деньги, которые окажутся в кассе (найденной мной на железнодорожной станции в Каяджике), он разделит поровну на весь отряд. Не знаю, может быть, драгуны и артиллеристы получили, но казакам ничего не досталось. Вообще, какая участь постигла эту кассу и сколько в ней оказалось денег я об этом ничего не слыхал. Далее: донося рапортом о результатах рекогносцировки, о порче железной дороги и телеграфа и упомянув подробно о действиях своих эскадронов и конноартиллерийского взвода, а также назвав по фамилиям всех драгунских офицеров и даже некоторых унтер-офицеров, майор Теплов только в конце рапорта упомянул про нас: «и сотня казаков», не назвав при этом ни номера полка и сотни, ни фамилии ее командира и офицеров – точно роль наша в этой рекогносцировке была самая ничтожная, мизерная… А сотня, между тем, при наступлении шла в авангарде, а при отступлении – в арьергарде, т. е. на ее долю выпала при движении самая тяжелая роль, уже не говоря о разрушении железнодорожных построек.

В Эски-Загру я прибыл около 12 часов дня, и вскоре туда же явились Гречановский и Ретивов с остальными казаками нашей молодецкой сотни.

В тот же день, вечером, я получил приказание произвести рекогносцировку дорог в Малых Балканах и два дня должен был провести на коне в несколько знакомых уже мне горах, не выпуская почти из рук планшета с компасом и карандашом.

Два дня я дышал здоровым горным воздухом, любовался с высоких вершин на видневшиеся вдали роскошные долины Марицы и Тунджи, отдыхал в тени столетних каштанов и дубов, в то время как Дон мой с аппетитом пощипывал вкусную ароматическую травку, – словом, провел эти два дня в здоровом, приятном труде.

Наконец, я окончил свою работу, вычертил кроки[157], написал легенду и представил все это в штаб начальника кавалерии передового отряда, Николая Максимилиановича Лейхтербергского, за что и удостоился лично получить благодарность от Его Высочества.

Между тем слухи о наступлении с юга и юго-востока грозных сил Сулеймана все более и более подтверждались как нашими рекогносцировками, так равно и рассказами бежавших испуганных жителей. Пронесся также слух, что в Ени-Загре появился довольно значительный турецкий отряд. Чтобы проверить эти сведения, туда направлен был, 17 июля, дивизион казанских драгун, который действительно, не доходя Ени-Загры, встретил сильный неприятельский отряд и должен был отступить. В тот же день отряд Николая Максимилиановича (казанские и астраханские драгуны, киевские гусары, болгарское ополчение, 16-я конная батарея, взвод 10-й донской батареи и наша сотня) тоже двинулся из Эски-Загры по дороге в Ени-Загру и, пройдя верст 25, близ деревни Карабунар, столкнулся с турецкими силами, которые шли нам навстречу.