Михаил Ильяшук - Сталинским курсом

Несколько лучше были условия работы вязального цеха. Здесь не концентрировали работников в специальном помещении, как в прядильном цеху. Если последний напоминал старинную фабрику, то вязальный цех имел большое сходство с «домашней мануфактурой», господствовавшей на заре капитализма во времена Адама Смита. Она, как известно, характеризовалась тем, что работодатель раздавал сырье рабочим на дому, те ткали у себя ткани, а хозяин забирал у них готовую продукцию. Нечто подобное происходило в баимском лагере. Бригадир вязального цеха разносил пряжу по баракам, раздавал ее инвалидам, а те, сидя на нарах, вязали крючками рукавицы. В конце дня бригадир снова приходил и забирал готовую продукцию. За десять часов каждый вязальщик должен был связать три-четыре рукавицы, но постепенно норму увеличивали до семи-восьми штук.

Текучесть рабочих была огромная. Основная ее причина заключалась в том, что многие безнадежные доходяги не могли выполнять непосильные для них нормы выработки, получали небольшие хлебные пайки и массами умирали от недоедания, поносов и дистрофии, а на их место поступали новые партии инвалидов и доходяг, которые сначала тоже пытались поработать, но потом шли по стопам своих предшественников.

Что это были за люди? Откуда они прибывали и что доводило их до состояния инвалидности?

Главным поставщиком инвалидов были тюрьмы. Пока велось следствие, которое затягивалось на полтора-два года, арестованных держали в камерах в страшной скученности. Условия пребывания в новосибирской тюрьме, описанные мною во второй части настоящей повести, типичны для большинства тюрем Советского Союза. В камерах, рассчитанных на восемь-десять человек, находилось до шестидесяти заключенных. Спали они обычно прямо на полу, причем каждый располагал пространством шириной не более 20–25 сантиметров. Их легкие неделями, месяцами отравлялись удушливым смрадным воздухом, насквозь пропитанным человеческим потом и зловонием параши. Самодуры-конвоиры часто придирались к заключенным, чтобы лишать их прогулки. Но больше всего убивало узников систематическое, изо дня в день, недоедание. Получаемое ими питание едва ли покрывало третью часть пищевого рациона, необходимого для организма даже в условиях вынужденного ничегонеделания. Человек быстро терял в весе и превращался в скелет, обтянутый кожей, заболевал пеллагрой, слабел от поносов, и его, полуживого, тюремная администрация старалась поскорее сплавить в инвалидный лагерь.

Подавляющая масса людей попала в тюрьмы, а затем в инвалидный лагерь по клеветническим доносам еще до войны в разгар сталинско-ежовского террора. Когда же началась война, ряды «врагов народа» стали пополняться бойцами, побывавшими на фронте. Это был также дополнительный источник наполнения Баима инвалидами. Методы «вербовки» этих последних, судя по рассказам пострадавших, и тут не отличались оригинальностью. Военные госпитали были переполнены ранеными. Скучно лежать месяцами, будучи прикованным к постели. Солдаты всячески коротали время — кто чтением, кто игрой в шахматы, в шашки, в домино, а кто просто в мирной беседе с соседом по койке. И, конечно, пережитые на войне ужасы были наиболее животрепещущей темой для разговоров. Неудачи первых месяцев войны не могли не волновать каждого, кто рисковал жизнью, защищая отечество. Кое-кто имел неосторожность похвалить немецкую военную технику, которая, по его мнению, значительно превосходила нашу, советскую. Наиболее горячие головы выражали свое возмущение неподготовленностью Красной Армии к войне и предательством в рядах высшего военного состава, что, по их мнению, и привело к неудачам на фронтах в первый год войны. Искренне негодуя на виновников военных поражений, они и не подозревали, что среди раненых было немало агентов-шпионов, сексотов, стукачей, которые с провокационной целью вызывали простачков на откровенные разговоры и информировали своих шефов о «нездоровых» настроениях среди раненых. Не успевал еще солдат оправиться от ран, полученных на фронте, или привыкнуть к костылям, как его хватали и спроваживали в тюрьму как «антисоветский элемент». Оттуда кое-кто из них потом попадал в баимский инвалидный лагерь.

Впоследствии, когда советская армия победоносно продвигалась вперед, освобождая захваченные немцами территории, новым пополнением прослойки «врагов народа» стали бывшие пленные. Сотни тысяч наших солдат не могли вырваться из вражеского окружения в первые месяцы войны. Органы следствия решительно отвергали всяческие ссылки на то, что в условиях полного окружения превосходящими силами противника никакое сопротивление невозможно. «Ты почему не застрелился, когда попал в плен? Сдаются в плен только изменники родины. За это тяжкое преступление понесешь суровое наказание». — И, нацепив ярлык «врага народа», военные трибуналы массами загоняли их в тюрьмы. Оттуда для многих из них дорога шла в Баим.

Военнопленных освобождали не только на территории Советского Союза, где немцы держали их в специальных лагерях, но и в других странах, оккупированных Германией. Об одном интересном случае «освобождения» советских военнопленных в Норвегии поведал мне Гребенщиков, бывший офицер, отбывавший наказание в баимском лагере. Вот что он рассказал:

— Когда окончилась война, наше военное командование направило в Норвегию своих представителей в комиссию по репатриации около ста пятидесяти тысяч наших военнопленных (после оккупации Норвегии немцы массами направляли туда советских военнопленных). Я был членом объединенной комиссии, куда входили также представители американской, английской и французской держав, так как ее задачей была репатриация не только военнопленных Советского Союза, но и союзных государств.

Отношения между членами комиссии, занятыми общим делом освобождения и отправки на родину пленных, были непринужденными, доброжелательными, я бы даже сказал, дружескими. Настроение у всех было превосходное — война позади, исчезла угроза погибнуть на поле брани. Мы были молоды, следовательно, впереди нас ждало много лет мирной счастливой жизни. Мы были твердо уверены, что это была последняя война, фашизм уничтожен навсегда и человечеству больше не грозит никакая опасность.

Однажды группа американских и французских офицеров устроила приятельскую вечеринку, на которую пригласили и меня. Мы веселились, пили, пели, плясали и засиделись до утра. Я уже был пьян, но мои друзья беспрестанно подливали мне в рюмку то вина, то ликера, то виски и, провозглашая тосты за дружбу между союзными державами, заставляли меня пить без конца. Конца пирушки не помню, видимо, я уснул, мертвецки пьяный.