Судьба протягивает руку - Владимир Валентинович Меньшов
Вспоминая те времена, удивляюсь, каким живучим я оказался. Всё склоняло к тому, чтобы свести счёты с жизнью. Оставалась единственная зацепка – Вера, которая очень меня поддерживала.
23
О том, как пришлось уговаривать Катаева, о неосуществлённой роли Михалкова, странном предложении Шурика и консервативной идеологической машине Советской Украины
Я продолжал работать в булочной, Вера – в театре, Юля, чуть подросшая, ходила в ясли и садик. Наши попытки найти подходящую няню, увы, пока не имели успеха. Но люди тогда жили дружно, поддерживали друг друга: от одних родителей-актёров к другим передавались коляски, детские вещи, а иногда, когда Вере надо было выходить на сцену, вечерами за Юлей приглядывали милые актрисы театра и даже мои сокурсницы.
Мои ребята во ВГИКе готовились к съёмкам дипломных работ, я с завистью наблюдал со стороны за их творческими поисками и маялся от невозможности реализовать себя в кинорежиссуре. И тут мне повезло: Шурик Павловский никак не мог определиться со сценарием, выбрать себе что-нибудь для диплома. Обычная история для выпускника. Шурик пребывал тогда в поэтической отстранённости, продолжал вынашивать грандиозный по своей красоте и образности кадр – падающий в море снег. А у меня были идеи поконкретней, потому что, несмотря на абсолютную тупиковость своего положения, я продолжал настойчиво читать журналы и книги, надеясь найти какой-нибудь интересный материал. Воспользовавшись замешательством товарища, я предложил Павловскому экранизировать рассказ Катаева «Ножи». Шурик прочитал, с кислой миной пожал плечами, но всё-таки я уговорил его взяться за сценарий, и мы сели вместе его сочинять. Шурику был всего-навсего двадцать один год, он к жизни-то своей толком не мог ещё примериться, не то что к кинематографу. А тут ещё комедийный жанр, в котором он себя совершенно не представлял.
Но всё же мы написали сценарий, Ромм его одобрил, Шурик съездил к себе на родину, в Одессу, договорился на местной киностудии снимать дипломную работу, и тут возникло серьёзное препятствие: Катаев неожиданно отказал нам в экранизации.
Сценарий передавался Валентину Петровичу без особых церемоний, кажется, просто послали по почте. Каково же было наше удивление, когда ответ оказался отрицательным. Мы, естественно, побежали к Ромму, Михаил Ильич связался с Катаевым, и тот согласился принять нас у себя в Переделкине для переговоров. Поехал к нему Шурик. Я отказался, сославшись на то, что наверняка занервничаю, скажу что-нибудь неуместное и только испорчу дело. В результате авторитет Ромма в очередной раз подтвердился – Павловский получил от автора благословение, а ведь поначалу реакция Катаева была безапелляционной: «Категорически – нет! Разговаривать не о чем!..»
Гораздо позже мы узнали, что у этого рассказа сложная судьба, и мы не первые, кто пытался его поставить. Он был написан в 1926-м, через два года Дунаевский написал оперетту, ещё до войны рассказ экранизировали, но без особого успеха. В 1964-м Ленинградское ТВ даже сделало телевизионную версию оперетты, где роль Пашки Кукушкина исполнил Кирилл Лавров. Но когда мы писали сценарий, всей этой подоплёки не знали, работали, что называется, с чистого листа, чувствуя себя первооткрывателями.
Бюджет получасовой картины – 50 тысяч рублей. Не помню точно, сколько я получил как соавтор сценария, но сумма была вполне приличная, во всяком случае я смог себе позволить бросить работу в булочной и поехать в Одессу помогать Шурику в съёмках.
Наконец я оказался в стихии творческого процесса, можно было делать то, чего мне более всего хотелось – снимать кино, фантазировать и фонтанировать, искать оригинальные решения, придумывать зрелище. В это время как раз вышла пластинка с очаровательными мелодиями танго, которые мы потом использовали в фильме. Шурик буквально на улице нашёл исполнительницу главной роли. Героиню фильма он увидел в девятикласснице одной из одесских школ. Не могу сказать, что она произвела на меня сильное впечатление, в отличие от моего товарища, весьма воодушевлённого данными девушки. Девушку звали Лариса Удовиченко.
На роль её отца хотели взять какую-нибудь знаменитость, но не сложилось, и в итоге сыграл узнаваемый и вполне достойный артист Анатолий Кубацкий. А вот главного героя – Кукушкина – найти никак не удавалось. Думали о Куравлёве, он как раз в это время играл на Одесской киностудии Робинзона Крузо, но там он всё время в кадре и выкроить время для съёмок в нашей короткометражке у него не получилось. Ещё была мысль снять Никиту Михалкова, но тоже не срослось: он был занят в это время собственной дипломной работой.
От безысходности стали обсуждать кандидатуры третьего сорта, мелькнул вариант с представителем одной из прибалтийских республик, но тут Шурика вдруг осенило:
– Слушай, а чего мы, собственно, ищем?.. Ты же был артистом!.. Может, сыграешь?
– Да нет, ну о чем ты, – ответил я совершенно искренне, без какого-либо кокетства.
Я настолько далеко ушёл в своих устремлениях от актёрской профессии, что представить себя в этом качестве уже не мог. По сути, с актёрством я распрощался после того, как прошло распределение на нашем курсе в Школе-студии: лучшие попали в «Современник» и МХАТ, а я оказался в числе нескольких никому не нужных выпускников. Запомнилось, как получившие заветные места в самых престижных театрах Москвы стали с нами разговаривать в снисходительном тоне, а кто-то даже и пренебрежительно. Обидно мне было до такой степени, что однажды я полез в драку, последнюю, кажется, в моей жизни. Была она, как, впрочем, и все предыдущие, очень далека от красивых киношных драк. По моему опыту драка – это лишённое героизма неприятное зрелище, когда стоят напротив два дурака, шатаются, тяжело дышат, сопят, силы их примерно равны, но уже практически израсходованы.
Какое-то время после окончания Школы-студии МХАТ моё уязвлённое самолюбие ещё рождало мстительные чувства, и я вынашивал план победоносного возвращения в обойму успешных артистов, не имеющий, впрочем, какого-либо конкретного содержания. Позже, на моё счастье, появился ВГИК, я оказался полностью поглощён режиссурой и просто-напросто забыл, что когда-то был актёром. Я совершенно ясно осознавал: режиссура – это моё. Даже снимая любительское, по сути, кино «К вопросу о диалектике», чувствовал – получается. И нельзя сказать, будто меня научили режиссуре в институте, просто в какой-то момент я твёрдо осознал, что умею это делать.
В актёрской профессии у меня существовали авторитеты. К ним я относил, скажем, всех представителей «Современника», а уж конкретно Табаков с Ефремовым были для меня богами, уровень которых недостижим, тягаться с ними бессмысленно. А вот с режиссурой возникла совершенно другая ситуация: хотя я только приближался к профессии, но уже ясно осознавал, что и Феллини для меня конкурент.
Шурик предлагал мне то, что я должен был уметь по формальным признакам – диплому Школы-студии МХАТ. Я отказался, но он продолжал настаивать:
– Ну давай сделаем пробы…
Сейчас трудно представить, что раньше значило для человека его собственное изображение. Фотографии делались к важным биографическим вехам: родился, пошёл в первый класс, окончил школу, призвался в армию, женился… Были и какие-то любительские снимки, на которых толком себя и не разглядишь. Сейчас люди делают селфи чуть ли не ежедневно и твёрдо знают, как они выглядят. Для нас этот опыт был недоступен; идёшь в фотоателье получать отпечатанные снимки на паспорт и не узнаёшь себя, долго разглядываешь, недоумевая: неужели я такой, в зеркале вроде по-другому выгляжу.
А увидеть себя движущимся – это не просто чудо, а испытание с обязательным отрицательным результатом, потому что наблюдаешь за собой на экране и не можешь сдержаться от восклицания: «Боже мой! Какое уродство! Нескладный, нелепый!..»
Я отговаривал Шурика, но через неделю должны были начаться съёмки – существует график, план, и никого не интересует, что начинающий режиссёр испытывает творческие трудности с подбором актёров. Главное, чтоб дебютант справился с решением производственных задач.
И чувство долга пересилило у меня чувство эстетического отвращения к самому себе. Я начал сниматься, но отсматривая по ходу дела рабочий материал, каждый раз ужасался и говорил Шурику: «Что ты натворил! Ты загубил картину!»
Кино мы снимали летом, уложились где-то за месяц. У нас даже была маленькая экспедиция в деревню под Одессой. Денег хватило, производственный процесс шёл нормально. Я принимал самое непосредственное участие на всех этапах: и в монтаже, и музыкой занимался – в общем, вполне мог
