Иван Миронов - Замурованные. Хроники Кремлёвского централа

— Ну?

— Смотри, медицинский спирт в аптеке стоит сто — сто пятьдесят рублей, на «Матроске» продается по сто долларов. Тарятся спиртом минимум двести пятьдесят хат, минимум по литру в день. Туда-сюда чистыми выходит больше двадцати штук зелени в сутки, умножаем на тридцать, получаем шестьсот тысяч вечнозеленых в месяц. Каков оборотец, и это только с одной косорыловки. Эх, угораздило меня на эту долбанную «девятку» заехать… На общаке практически каждый день бухали.

— Спиртягу?

— Все подряд. И спирт, из которого получается три литра водки, и брагу гнали, «катьку»[19] отдал за «ноги» и тебе с воли полную сумку затягивают всего, чего хочешь: коньяк, виски, еду с ресторана… Перекинули меня как-то в хату, а там бухать два таза браги, мутной, коричневой, вязкой. Прямо кружками черпаем и в себя. Минут через сорок дошли до дна, а там в этой жиже-пыже дырявый черный носок плавает. Как я тогда выразительно блевал! А всего лишь оказалось, что пацаны этим носком брагу фильтровали… Ладно, давай, что ли, на покой, хотя всяко сразу не засну, — рассуждал уже сам с собою Жура, доставая из железного ящика Гумилева. — Почитаю об этих пассионариях, хотя все равно ничего не запомню.

…На прогулку нашу хату выводят последней, строго в одиннадцать ноль-ноль. И всегда в самый маленький дворик прямо над нами. Минуты за три до окончания прогулки выключается музыка, и цирики всей кодлой человек в двенадцать встречают на продоле и провожают до камеры.

На этот раз насладиться свежим воздухом поднялся даже Серега. Перед тем, как облачиться в тяжелый зимний гардероб, Жура с расческой завис перед зеркалом.

— Что это у меня за след на голове? — пробурчал Жура, ковыряясь в шевелюре.

— Шрам от пересадки волос, — осклабился Олег.

— Лысый, зависть — это…

— Не бзди, молдаван, это у тебя от фуражки, — похохатывая, поддел спортсмена Сергеич.

Мороз приятно бодрит. Серега пританцовывает под музыку, периодически проклиная русскую зиму с ее тоскливым холодом и белыми мухами. Олег же, снова оголив торс, удивляет нас оригинальностью подхода к здоровому образу жизни. Толстая меховая куртка, скинутая Олегом, тут же перекочевывает на мерзлячего Серегу, неестественно захрустев на его широких плечах.

Оттоптав по дворику минут двадцать, Олигарх принимается за отжимания от лавки и от стены. Упражнения устремлены не к результату, а к рекордам. Лохматая фурункуловая спина, словно в конвульсиях, дергается в короткой амплитуде на круглый счет. Выглядит забавно, нелепо и не может сдержать в выражениях Серегу: «Олежа, какой ты резкий, как понос».

— Давай куртку! Я замерз! — обижается Олег на шутку. — Давай, давай.

— Бери, только хвост не обдери, — продолжает шутковать Жура, даже не подумав разоблачаться, но, смягчившись, добавляет. — Да ладно тебе, братуха, я же по-братски. В хорошем смысле. В тюрьме нельзя так серьезно ко всему относиться, можно в такой маргарин двумя ногами въехать, что мало не станет.

Олег, подстегиваемый обжигающей поземкой, возвращается к своей задумчивой ходьбе, изредка перекидываясь с соседями бестолковыми фразами.

Первые выборы, на которых мне пришлось довольствоваться банальной ролью избирателя. На протяжении последних двух месяцев политреклама избирательной кампании едкой жижей заливала мозги, вызывая беспомощное раздражение и гадливость. Сюрпризов не предвидится. Все на редкость серо, примитивно, пошло и просто. Зато тихо… Метро и дома, слава Богу, на этот раз не взрывают.

Наша камера вполне сошла бы за фокус-группу. Мнения, оценки, голоса арестантов самые разные. Ярый сторонник «Единой России» — один лишь Олег, рьяно отстаивающий принцип «жизнь налаживается». И хотя ему корячится лет пятнадцать за легализацию, продолжает верить, что «лучшее, конечно, впереди». Душой и сердцем будучи за партию власти, он восторгается Жириновским как непревзойденным политиком, называя его то «молодцом», то «красавцем». ЛДПРом проникся и Серега, будучи хорошим знакомым невестки вождя. Несколько раз в день он залезает на верхнюю шконку и орет оттуда, то «Не врать и не бояться!», то «Не ссучить, не скрысить, не сдать!». Вскоре он, не стесняясь в своих чувствах, перефразировал сей слоган в матерно-похабную речевку, но это нисколько не сказалось на его убеждениях и частоте их воспроизведений. Сергеич в предвыборных чувствах более сдержан. На вопрос: «За кого?» — следует ответ: «Конечно, за „Единую Россию“». — «Почему?» — «Засиделась Валя в Питере, пора ей в столицу двигать. Новые высоты, новые горизонты»…

С этим мы и подошли ко второму декабря.

…Я не раз вспоминал на тюрьме выборы 2003 года, седьмого декабря, четыре года назад. Штаб «Родины» находился на Ленинградке, занимал целиком два этажа в гостинице «Аэрополис» — хозяйстве Бабакова, одного из основных финансистов блока. В день выборов я проснулся ближе к полудню, торопиться некуда, работа завершена, осталось только подсчитать голоса. К двум часам приехал в офис, девчонки снимали последние данные о явке, фиксировали сигналы о нарушениях. Столы завалены сводками, дорогой выпивкой и снедью. Народ враскачку начинал отмечать неизбежность победы. К вечеру состояние коллектива было уже нервно-бодрое. Пили все и везде, кто из хрусталя, а кто прямо из горла. Пьяная публика нервно шарахалась от софитов, норовя выскочить из прицелов многочисленных видеокамер. Часам к восьми подъехали Рогозин, Глазьев, Бабурин. После одиннадцати пошли первые результаты подсчета голосов, полночь встретили как Новый год…

Около четырех утра я еле-еле отыскал на парковке свою заснеженную «девятку», не с первого раза попал ключом в замок зажигания, хлебнул для сугрева коньяка и домой спать…

2 декабря 2007 года я проснулся от аккуратного толчка в бок. Снизу глянуло заспанное лицо Олега: «Вань, вставай, гангстеры идут!». По этажу раздавался тяжелый лязг дверей, клацанье и стук запоров. Сокамерники были уже на ногах. Не успел я нырнуть в тапки через штаны, как распахнулись тормоза и на пороге возник в парадном лапсердаке с золотыми погонами и в белоснежной рубашке наш «мальчик-девочка».

— Голосовать будем! — празднично объявил он. — Первый на «ж».

Закинув руки за спину, Серега исчез на продоле. Он вернулся через пару минут, осчастливленный реализацией своего конституционного права. Потом ушел Сергеич, возвратившийся с лукавой усмешкой. Потом на «м». В коридоре глаза рябит от зеленого, словно упал лицом в газон. Человек тридцать вертухаев теснятся на этаже, поддавливая друг друга плечами. Слева, в трех метрах от камеры стоит стол, за которым гордо восседает нарядный незнакомый мне подполковник, еще какой-то гражданский, с физиономией прапора. Перед товарищами лежит стопка бюллетеней, переносная урна, похожая на автомобильную аптечку и здоровенный журнал со списком избирателей. Рядом с комиссией в выцветшем камуфляже стоит принимающий этот парад похмельно-уставший полковник Романов. Выражением лица и стертым годами службы прикидом, в котором, если бы не набитое ливером брюхо, сошел бы за военнопленного, он красноречивей всех выражает свою гражданскую позицию и отношение к выборам в целом.